Последнее дело - Гоблин MeXXanik

Глава 15

Доброй ночи

Какое-то время мы сидели молча. Не хотелось рушить возникшее хрупкое равновесие. Над клумбами порхали ночные бабочки, фонарь у арки приманивал мотыльков и всяких мелких мошек, а тишина между нами обволакивала, как плед, оставленный на веранде.

Людмила Фёдоровна не спешила отпускать моё плечо, а я не торопился рушить этот трогательный момент. Иногда именно в этих простых, молчаливых вечерах скрываются самые важные слова, которые так и не произнесены. И именно в них чувствуешь, как по-настоящему близок человек.

— Ну что ж, — наконец сказала Людмила Федоровна, с лёгким вздохом убирая руки. Голос её прозвучал глухо и устало, — Пора, а то мои ноги думают, что я снова стала призраком.

Я усмехнулся. Встал, медленно выпрямляясь, и протянул ей руку. Она посмотрела на ладонь, будто что-то вспоминала, и только потом — без лишних слов — взялась за неё. Пальцы её были горячими, как у мастера огня, которая недавно собиралась полыхнуть. Яблокова поднялась с той же неспешностью, с какой и появилась во дворе.

Мы молча двинулись к крыльцу. Трава под ногами слегка шуршала, и этот звук казался громким на фоне затихающего вечера. Коты провожали нас ленивыми взглядами. Один зевнул, не поднимая головы, другой только дернул ухом, но оба остались лежать в траве.

На ступенях я придержал дверь, пропуская соседку вперёд. Она скользнула внутрь почти бесшумно и сразу направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.

В гостиной зажегся мягкий свет. Я прошёл в комнату, осмотрелся задержавшись взглядом на кресле. Казалось, что ничего не изменилось. Но это было не так. Я решил больше не молчать о важном.

— Людмила Федоровна, я вас никогда не спрашивал… — начал я, подбирая слова аккуратно.

— Значит, и не нужно было, — отмахнулась она, почти буднично, направляясь в сторону кухни.

— Нужно, — тихо, но твёрдо возразил я. — Внизу, на стене в приёмной, висит картина с домом. Вы как-то сказали, что она для вас важна. Намеком. Но я так и не спросил — почему.

Она замедлила шаг. Не остановилась сразу, не обернулась, просто на секунду застыла на месте, как будто собираясь с мыслями. Потом всё же повернула голову. Улыбнулась, с той особенной грустью, какая появляется от воспоминания, которое слишком бережно хранилось.

— Эх, Павел, — только и выдохнула она. Покачала головой, как бы отгоняя что-то невидимое. Я уже почти решил, что она уйдёт, что снова уйдёт в молчание, как бывало раньше. Но, видно, вечер и правда был особенный.

Она остановилась у двери, не проходя дальше. Повернулась ко мне чуть боком. Заговорила негромко, почти вполголоса, будто всё ещё сомневалась, стоит ли раскрывать то, что так долго прятала:

— Этот дом… он когда-то был настоящим. Стоял в одном уездном городке, на берегу, где к вечеру ветер всегда пах речной водой и камышом…

Голос её был тихим, сдержанным. Но в нём слышалось всё — и тепло, и потеря, и то, что иногда невозможно выразить ни словами, ни тоном. Только — паузой.

— Когда-то я жила в небольшой квартирке на Фонтанке, — начала Яблокова, не поднимая глаз. — Ничего особенного. Просто две комнатки с мебелью, которая скрипела даже когда на ней никто не сидел. Я тогда отчаянно пыталась пробиться в люди. Верила, что мне просто необходим дом. Настоящий. И казалось, что стоит только обзавестись своей крышей, пусть даже со ссудой на полжизни, и всё сразу переменится. Я стану стоящим человеком. Полноценным.

Она замолчала. На губах появилась еле заметная улыбка. Та, что появляется не от радости, а от того, что вспомнилось что-то важное. И тихое.

— В то время я встретила одного бедного художника, — продолжила она чуть тише. — Он писал пейзажи. Не гнался за признанием, не торговал лицами. Просто рисовал то, что видел.

Даже при его скромных ценах покупка картин для меня тогда была… ну, мягко говоря, расточительством. Но я всё равно приобрела одну. Этот самый нарисованный дом.

Она на мгновение замолчала. Перевела взгляд куда-то в сторону, будто увидела ту картину прямо сейчас.

— Это был мой первый дом, — сказала она наконец. — Пусть и на холсте. Кажется, именно с этой покупки я впервые позволила себе поверить, что имею на что-то право. Что могу чего-то хотеть… и даже получать.Потом, конечно, я купила дом. И даже не один. Но эта картина… — она чуть улыбнулась. — Мне от неё всегда становится теплее на душе.

— Спасибо, что поделились, — тихо сказал я.

— Хватит меня смущать, — отмахнулась она с привычной резкостью, которая в этот момент звучала почти мягко. — Не дай Искупитель, этот проходимец Козырев увидит меня в таком уязвимом состоянии и решит, что из Яблоковой теперь можно верёвки вить.

— Не подумает, — серьезно пообещал я.

В доме было тихо, как бывает после разговора, где всё важное уже сказано.

Одно из окон оставалось приоткрытым, и сквозь него тянуло густым, прохладным воздухом. Он был насыщен вечерними запахами: розы, пряная трава у калитки, влажная кора старой яблони, жареные семечки, которыми торговали на набережной. Всё это смешивалось в единый, тяжёлый и уютный аромат — такой бывает только летом, когда тепло, наконец, отступает, но ещё не отпускает полностью.

За стеклом темнело небо. В нем мелькали быстрые, неровные силуэты летучих мышей. Они выныривали из теней, пересекали воздух и исчезали, как будто растворялись в сумерках.

Я откинулся на спинку кресла. Глаза уставились в одну точку — не в предмет, а скорее в пространство, где ничего не происходило, и потому именно туда просились мысли. В голове всплыли подробности. Сухие, официальные: приказчик, добровольный уход, странности в отчётах и команда зачистки, которая прибыла на адрес.

— Опять сидишь, как чугунный памятник на Николаевском вокзале, — раздался за спиной ироничный голос.

Я обернулся. Людмила Федоровна стояла в дверях кухни. В руках она держала поднос, на нём чайник и две чашки. Всё выглядело настолько по-домашнему, что даже стало немного не по себе. Она уже переоделась — на ней было простое, мягкое платье, чуть помятое, будто его только что достали из шкафа. Волосы были распущены, как бывало у неё в такие редкие вечера, когда она позволяла себе быть просто собой.

Заметив, что я на неё посмотрел, Людмила Фёдоровна нахмурила брови.

— Что смурной такой, будто Император подписал указ