Город титанов - Данияр Саматович Сугралинов

сочилась кровь. Насколько я понимал, такое ранение может быть как пустяковым, например, недавний случай с Кариной, когда ее ранили в бок, так и очень серьезным.

— Огнестрельное ранение, — констатировал Мюллер, осматривая девчонку. — Скорее всего, поврежден кишечник, и возможен перитонит. Нужна срочная операция, но пока сделаю обезболивающее.

— Делайте, — сказал я чисто механически, слишком уж быстро минус сменился на плюс, черти из ада — на ангелов в белом.

Не оставляла мысль, что это какая-то подстава, Тетыща и Сергеич тоже нервничали, не веря глазам своим, Вечный присматривался, Дак, который лучше всех разбирался в местных реалиях, был совершенно спокоен. Тори уселась прямо на землю, задрала футболку, показывая пулевое отверстие.

«Активность» ее была 78% и у меня на глазах потеряла процент.

Врач достал шприц и сделал укол. Тори расслабилась, дыхание выровнялось, но цвет лица не стал лучше.

— В новых реалиях трудно делать прогнозы, — сказал Мюллер. — Организмы реагируют по-разному, могут исцелиться от смертельного недуга непонятным образом.

— Помолодеть! — улыбнулся Сергеич.

— Именно. Пока я понаблюдаю за девушкой. Возможно, ее состояние стабилизируется. Если нет — будем оперировать.

— Уровень ей надо поднять, — посоветовал Сергеич.

Я перевел на него взгляд и вдруг понял: что-то с ним не так. Но сразу сложно сообразить, что именно… Или так кажется потому, что я все не привыкну к лысому черепу? Нет. Понял! Кожа Пролетария покрылась темными пятнами, похожими на старческие пигментные. А еще он кашлял и чесался. Это что еще такое?

«Активность» у него в норме, все в норме. Или эти пятна не угрожают жизни? Пока врач занимался Тори, а медики шастали по окрестностям в поисках выживших, я подошел к Сергеичу и тронул его за плечо.

— Эй, Никитка-хер-на-нитке, ты в порядке? Что-то ты мне не нравишься.

Сергеич поскреб лысину, прислушался к ощущениям и пожал плечами.

— Да вроде, только устал. Ну а че, не спали толком, потом Флектора мочил, потом побег. — Разинув рот, он зевнул и обдал меня зловоньем.

— И зубы не чистили, — проворчал я.

— Откуда вы? — спросил Мюллер, аккуратно ощупывая, а потом перевязывая рану Тори. — Вы явно не из Щита, но и на Псов не похожи.

— Интернациональная группа, — сказал я. — Мы из курортной части острова. Вчетвером выбрались сюда и попали в плен Псам.

На этом правда закончилась. Откровенничать и открывать козыри незнакомцам я не собирался, вдруг их альтруизм — просто прием, чтобы расположить путников к себе и усыпить их бдительность. Потому я выдал наиболее подходящую легенду:

— Потом их бездушные взбесились и… Последствия вы видите. Мы едва ушли через канализацию и уже здесь наткнулись на бандитов. Пришлось драться.

Мюллер заинтересовано поднял голову.

— Странное поведение бездушных, впервые такое наблюдаю. Сколько вас? Не здесь, а вообще?

Я промолчал, и тогда он объяснил:

— Мы активно работаем над тем, как добраться до материка. Местный аэродром, транспорт, яхты и приличные судна — все уничтожено титанами.

Я не стерпел, невольно застонал от разочарования.

— И аэродром? Это точно? Черт!

Моя надежда полететь в Самару разваливалась карточным домиком. Выходит, все зря⁈

— Однако есть… вариант, — обнадежил меня Клаус. — Нам не хватает ни людей, ни боевой мощи. Щит просто хочет окуклиться на острове и строить новую цивилизацию здесь. Псы… Псы всегда жили сегодняшним днем.

— И в нашей группе есть такие идеи, — сказал я. — Но нам и правда нужно выбираться.

— Хорошо, поговорим на нашей базе. Здесь нельзя оставаться, — Мюллер озабоченно прислушался. — Сюда уже едут люди Щита. Надо уходить.

Мюллер кивнул и помог погрузить Тори на носилки. Я мысленно приказал бездушным следовать параллельными улицами — не хотел пугать потенциальных союзников больше необходимого. Да и карты раньше времени раскрывать.

В микроавтобусе находилась женщина, похожая на хмурую уставшую крольчиху, которая молча замерила жизненные показатели Тори. Ее звали Ханна, она тоже была претендентом, но — 8-го уровня. Даже странно, что у них такие низкие уровни при таком числе зомби. Что они вообще в городе делают? Их же тут любой амбал прикончит!

Когда я прямо спросил об этом Мюллера, тот указал на кристалл на приборной панели.

— Пугач.

Я кивнул. Видимо, нечто подобное было и в тюрьме, и на арене. Получается, это не талант Родриго, а модификация? И, может быть, даже производства «Ковчега»? Нет. Иначе пугачи не деактивировались бы со смертью Родриго… Наверное, просто что-то схожее.

Высунувшись из микроавтобуса, Клаус крикнул:

— Ингвар! Мы уезжаем!

— Иду! — откликнулся третий член команды, вышел из магазина.

— Тут произошло что-то странное. Настоящая бойня.

— Бездушные взбесились, — повторил мою легенду Сергеич, почесался. — И хорошо, а то трындец бы нам. А теперь бандюганам сраным трындец!

Ингвар вслед за нами с Сергеичем погрузился в бусик: высокий, желтоволосый и ясноглазый, с мощным подбородком.

Ингвар Квислинг, ему было тридцать девять лет, он прокачался аж до 12-го уровня. Сарказм, конечно.

— Вы имеете в виду, что бандитам конец? — в вопросе Ингвара совсем не было радости.

— Типа да, — с готовностью ответил Сергеич. — Зомбаки покрошили и их, и их главарей.

— Дерьмо! — всплеснул руками Ингвар.

Клаус кивнул.

Я напрягся, Тетыща тоже, Сергеич возмутился:

— А че вы такие не радые? Вы не заодно с ними⁈ — Его рука потянулась к автомату. — Подохли беспредельщики — спасибо бы сказали… зомбакам.

Клаус потряс головой.

— Вы не понимаете! Был баланс. Они воевали друг с другом, и можно было жить. А теперь непонятно, что будут делать вояки. Может, в расход всех пустят или под себя подгребут.

— У них жесткач, — подтвердил Ингвар. — Щит — крайне тоталитарная организация. Но и без них…

— Может, теперь они не устоят против титанов, — предположила Ханна. — И зомби нас уничтожат.

Мы молча расположились на полу, заняв все свободное пространство, Мюллер сел за руль.

Бусик покатил на юг по широкому проспекту.

Вечный выглядывал в окно и восклицал:

— Твою мать, как давно меня тут не было! Вон там Анхель жил, а дома-то нет! А вон там мы любили пить пиво… все разбито!

В его голосе было столько боли, что и мне передалось, я представил разрушения родного города, который я никогда не любил, считал жлобским и затрапезным. Но оказалось, любовь познается в беде.

—