Пионер. Том III - Клим Ветров

Стул подо мной скрипнул жалобно, когда я откинулся на его жесткую, продавленную спинку. Голова гудела, как улей после бесконечных часов за этим проклятым столом. Пальцы сами потянулись к вискам, нащупывая пульсацию крови под кожей. Я зажмурился, пытаясь выдавить из-под век пелену усталости и цифр, что въелись в сетчатку.

Сколько у меня людей? Одна неполная рота. Пятьдесят душ.

С усилием оттолкнувшись от стола, я поднялся. Дверь в соседнее помещение, служившее и канцелярией, и курилкой, и комнатой отдыха для дежурных, была приоткрыта. Оттуда доносился приглушенный разговор и запах тушенки. Я шагнул к проему, опираясь на косяк. Несколько пар глаз — усталых, настороженных — поднялись на меня.

— На заправку кто-нибудь катался? — спросил я.

— Только что оттуда, командир, — ответил Миша.

— Не привезли? — Я уже знал ответ.

— Неа, — Миша коротко качнул головой.

— Что и требовалось доказать, — буркнул я больше для себя, отворачиваясь и глядя в запыленное окно, на темнеющий двор.

— Может грохнуть этого чмыря толстого? — неожиданно предложил Слава. Он отложил нож, его молодое, еще не огрубевшее до конца лицо исказила злая гримаса.

— А смысл? — спросил я тихо.

— Ну как? — добавил Слава. — Он же не выполнил приказ?

— Не выполнил.

Я понимал глубже, чем мог объяснить ребятам. Здесь, в девяносто первом, когда старые скрепы рухнули, а новые еще не сложились, комбинат, хоть и значился государственным на бумажках, уже давно имел реального хозяина. Не того плюгавого директора Ивана Петровича, не его замка-толстяка. Это был кто-то другой. Человек или группа, принимающая решения из тени. Возможно, из местного криминала. Может, из прежней партийной номенклатуры. Или вообще из Москвы. Разумеется, никаких официальных прав, акций или приказов за подписью у этого серого кардинала не было. Всё держалось на паутине договоренностей, взаимных услугах, страхе и коррупции. И наша цель — не просто получить бензин. А разрушить эту паутину. Показать всем участникам игры, что есть новая сила. Сила, которая действует здесь и сейчас. Которая может принести реальные, немедленные проблемы. Которая не боится стрелять и ломать установленные кем-то правила. И бояться в первую очередь нужно именно ее. А не призрачных «хозяев» из прошлой жизни. Толстяк-зам — всего лишь инструмент для демонстрации этого нового порядка вещей.

На ночь домой не поехал. Зачем? Прошёл к диванчику, улёгся, не раздеваясь — только шнурки на пропыленных берцах развязал и стянул их. Бросил на пол у ног. Думал, ворочаясь, что не усну — слишком много мыслей, планов, тревог. Но тело, измотанное напряжением и бумажной каторгой, взяло свое. Не успела голова коснуться подушки, как провалился в бездну.

Спал как убитый, без снов. Проснулся сам, резко, от какого-то внутреннего толчка. Лежал, слушая утреннюю тишину. Глянул на часы — половина восьмого. Вспомнил про радио висевшее на стене у входа. Всего неделю назад, из него по утрам доносились хоть какие-то звуки. Сейчас — тишина.

Поднялся, ощущая каждую мышцу. Привел себя в порядок: умылся ледяной водой, смачивая лицо и шею, смахнул ладонью непокорные волосы. Застегнул куртку, натянул обувь. Заскочил в уборную и вышел на крыльцо, втягивая полной грудью прохладный, чистый утренний воздух.

И снова — толпа.

Не как вчера, поменьше, но тоже прилично, человек тридцать. Стояли плотной, нестройной массой, заполнив пространство перед дверьми. Вчера здесь были коммерсанты, сегодня — народ попроще. Лица разные — молодые и старые, но все с одним выражением: серьезным, озабоченным, с тенью усталости и решимости. Ни испуга, как у вчерашних, ни наглости. Суровый рабочий люд. Одежда говорила сама за себя: болоньевые куртки, плащи, короткие пальто, шапки-«гондоны», грубые ботинки, кирзовые сапоги. Руки у многих — в ссадинах, мозолях, в масляных пятнах. Стояли молча, кутаясь от утреннего холода, переминаясь с ноги на ногу. Ждали.

— Снова жалобщики? — спросил я Гуся, который встал чуть в стороне, прислонившись к косяку, и нервно щелкал зажигалкой, пытаясь прикурить сигарету.

— Нет, — ответил он, тоже оглядывая толпу оценивающе. — Вроде к нам… проситься пришли.

Я мысленно прикинул списки Славы: полсотни имен, плюс эти, плюс те, кто наверняка подтянется позже или еще не переписан… Сотня как минимум выходит. Цифра ошеломила. Считай, полнокровная мотострелковая рота. Пусть пока без вооружения, без выучки. Но уже сила. Потенциал. Стрелять, правда, нечем. Но люди… люди шли. Это было главное.

— Гусь, — сказал я тихо, не отрывая взгляда от собравшихся мужчин. — Будете записывать, особо отметьте тех, у кого есть свой транспорт. Любой, хоть мотоцикл с коляской — не важно.

Гусь кивнул, наконец сумев зажечь сигарету. Затянулся, выпустил струю дыма.

— Сделаем.

Много людей — неплохо. Мысль гнала прочь остатки сонливости. Если к нам идут, значит, мы на правильном пути. Значит, люди видят не только силу, но и надежду. В итоге всё будет хорошо… но это не точно. Опасений было больше, чем уверенности. Первое и самое главное сейчас — сделать из толпы войско. Не сборище вооруженных людей, а настоящее подразделение. Со структурой, дисциплиной, снабжением. Со всеми приличествующими армии причиндалами.

Я развернулся к собравшимся мужикам. Их глаза внимательно следили за мной. Тишина стала еще глубже.

— Бухгалтера есть? — спросил я громко, слегка охрипшим спросонок голосом.

Мужики переглянулись. Молчали. Пожимали плечами. Потом, откуда-то с задних рядов, раздался негромкий, неуверенный голос:

— Я… я бухгалтер.

Народ расступился, пропуская вперед говорящего. Вышел мужчина. Невысокий, сухонький, хорошо за пятьдесят, а то и под шестьдесят. Лицо интеллигентное, бледное, с глубокими морщинками у глаз и рта. Очки в тонкой металлической оправе сидели чуть криво на переносице. Одет не по-рабочему, но и не богато: серое клетчатое пальто, под ним — аккуратный, выцветший свитер. На голове — темно-синий берет, надвинутый почти на брови. На ногах — добротные ботинки «прощай молодость». Он стоял, слегка съежившись, нервно потирая руки. Его взгляд за стеклами очков метнулся по лицам окружающих его мужиков, потом осторожно остановился на мне. Он явно был не в своей тарелке среди этой суровой вольницы, но пришел.

— Как звать?

— Горин, Семен Семеныч. — почти пригнулся он.

«Вот и первый кандидат», — подумал я, оценивая этого сухощавого очкарика. Но один бухгалтер — капля в море. Нужны ещё мозги. Разные.

— Кроме бухгалтера, работники умственного труда есть? — отрывая взгляд от Семёна Семёныча, я выкрикнул в толпу, сканируя лица. — Инженеры! Конструкторы, Врачи! Юристы? Архитекторы?

Глава 18

Толпа замерла. Мужики переглядывались, кто-то недовольно крякнул. Интеллигенция здесь, среди рабочих, явно не котировалась.

Воцарилось тягостное молчание, прерываемое лишь шарканьем ног и