Пионер. Том III - Клим Ветров

В небольшой комнатке за столом сидела секретарша — женщина лет сорока, строгая, с начесанными волосами и в очках в тонкой оправе. Увидев вваливающихся в дверь незнакомых людей, она резко подняла голову, лицо ее сразу же сморщилось в гримасе возмущения.

— Вы к кому⁈ Молодые люди!

— Начальство на месте? — перебил я ее, делая шаг вперед. В дверях плотно встали Миха и Слава.

— У Ивана Петровича важное совещание! И вообще, по личным вопросам записываться надо заранее! — Она уже встала, собираясь, видимо, выпроводить наглецов или звать охрану.

Миха, не говоря ни слова, подошёл к её столу. Взгляд его скользнул по телефонному аппарату — блестящему, дисковому. Он наклонился, одной рукой приподнял тяжелый корпус, другой нащупал провод, идущий к розетке. И резким, мощным движением рванул его на себя. Провод лопнул у самого разъема с сухим треском.

— Что вы себе позволяете⁈ — закричала женщина, уже не таясь, голос сорвался на визг. Она рванулась было к двери кабинета директора, но замерла на полпути, уставившись на автомат в руках Славы. Ее глаза за стеклами очков стали огромными, рот открылся, но звука уже не последовало. Цвет лица сменился на мертвенно-белый. Женщина медленно опустилась обратно на стул, словно подкошенная.

Я кивнул Михе, и он, плечом вперёд, толкнул дверь в кабинет директора. Она распахнулась с грохотом, ударившись об ограничитель.

А в кабинете… там был настоящий аншлаг. Совещание в самом разгаре, или просто собрались по какому-то поводу, но народу набилось — не продохнуть. Реально. Большой дубовый стол был завален бумагами, вокруг него и вдоль стен сидели и стояли человек пятнадцать — мужчины в костюмах и галстуках, пара женщин. Воздух спертый, пропитанный запахом табака, одеколона и бумажной пыли. Все обернулись на грохот, разговоры смолкли. На лицах — смесь недоумения, раздражения и зарождающегося страха.

— Кто вы такие⁈ — рявкнул здоровый, крепко сбитый мужик в дорогом костюме, стоявший ближе всех к дверям. Видимо, кто-то из руководства охраны или просто решивший проявить инициативу. Он рванулся было вперед, сжав кулаки. Но не успел сделать и двух шагов. Слава, как тень, оказался рядом. Приклад автомата коротко, сочно хлопнул по лицу. Здоровяк захрипел, кровь брызнула из носа, и он рухнул на ковер, зажимая лицо руками.

— Спокойствие, господа! Товарищи! Спокойствие! — выйдя вперед, я поднял руку, призывая к молчанию. Автомат висел на ремне, но моя поза и лица вошедших за мной пацанов говорили сами за себя. В кабинете воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием и стоном сбитого с ног. — Вопрос к вам один. Кто здесь главный?

Все молчали, переглядываясь, опуская глаза. Пришлось повторить, медленно и отчетливо, оглядывая присутствующих:

— Главный. Где?

— Я… — тихий, неуверенный голос прозвучал из угла. Оттуда вышел, буквально выполз из-за спины более крупного соседа, невысокий, тщедушный мужичонка. Лысоватый, в мешковатом пиджаке, с нервно бегающими глазками. Он поправил очки.

— Директор? — уточнил я.

— Директор. Иван Петрович Марецкий, — он попытался выпрямиться, но выглядело это жалко.

— Заместитель есть? — спросил я, переводя взгляд на остальных.

Плюгавый директор невольно покосился на плотного, краснолицего толстяка в сером костюме, сидевшего напротив него за столом. Тот сжался, стараясь не встречаться ни с чьим взглядом.

— Он? — уточнил я, указывая подбородком на толстяка.

Директор, глядя в стол, кивнул. На лбу у него выступил пот.

— Хорошо. Значит, слушай сюда, заместитель, — я сделал шаг к нему. — Теперь ты тут всем рулишь. Временное исполнение обязанностей. Понятно?

Толстяк поднял на меня испуганные глаза, потом неуверенно перевел взгляд на директора.

— А как же… Иван Петрович? — выдавил он.

— Иван Петрович… — я обернулся к директору, — … уходит на больничный.

— Но позвольте! — вдруг взвизгнул плюгавый Иван Петрович. Почуяв реальную угрозу отлучения от кормушки, он аж покраснел от нахлынувшей смеси страха и ярости. — Я не болен! Я прекрасно себя чувствую! Это безобразие! Я требую… — Он сделал шаг вперед, выпятив впалую грудь, и с какой-то животной, отчаянной силой кинулся отстаивать своё место, своё право. Видимо, решил, что бумажник и должность — достаточная защита.

Раздался резкий, оглушительный БАХ! в замкнутом пространстве кабинета. Эхо ударило по ушам. Иван Петрович вскрикнул — коротко, по-заячьи — схватился за правое бедро и рухнул на пол, закатывая глаза от боли и шока. По светлому ковру быстро расползалось алое пятно.

— Теперь болен, — констатировал в наступившей ледяной тишине Слава, плавно опуская еще дымящийся ствол автомата. Его лицо оставалось каменным.

Я поморщился. В мои планы не входило никого калечить, особенно так наглядно. Грязь, крики… Но что сделано, то сделано. Эффект, надо признать, достигнут моментально. В кабинете не слышно даже дыхания. Все замерли, вжавшись в кресла и стены, лица побелели, как мел. Даже толстяк-зам, казалось, перестал дышать. Ну что ж, так тоже неплохо, — мелькнуло в голове. Теперь сомнений в серьезности намерений не останется.

— Итак, заместитель, — мой голос прозвучал особенно четко в этой тишине, нарушаемой только сдавленными стонами директора на полу. — Слушай сюда внимательно. Сегодня же. До конца рабочего дня, заправишь топливом все автозаправки города. Все. Без исключений. И цены… — я сделал паузу, — … поставишь. Скажем, впятеро ниже обычных. Усек?

Толстяк замотал головой, кивая так часто, что щеки заплыли.

— Усёк! Усёк! Будет сделано! Честное слово! — голос его дрожал, на лбу блестел пот.

— Молодец. Проверю, — пообещал я. — Лично. Если что не так… — я бросил взгляд на корчащегося на ковре Ивана Петровича, и зам тут же кивнул еще раз, понимающе и испуганно.

Задерживаться дальше не было никакого смысла. Все хорошо в меру, и шок должен был перевариться в приказ к действию. Мы так же дружно, без лишних слов, ретировались тем же путем: через приемную, где секретарша сидела, окаменев, мимо всё ещё стоявшего у окна перепуганного чиновника в коридоре, на балкон, и вниз по скрипучей пожарной лестнице. Автомобили ждали с работающими моторами.

— Думаешь, сделает? — хмуро спросил Гусь, когда уже выезжали через тот же боковой въезд, мимо вахтерской будки и запорожца из багажника которого доносилось приглушенное постукивание. Он смотрел в лобовое стекло, лицо напряженное.

— Нет, конечно, не сделает, — пожал я плечами, глядя на мелькающие за окном корпуса завода. — Ни за что. Не тот уровень решений. Да и трусоват.

— Не понял? — Гусь обернулся ко мне, нахмурившись. — Зачем тогда было? Цирк?

— А что тут непонятного? — я усмехнулся без веселья. — Не сделает, но хозяину доложит. Тот должен меры принять, засветиться.

— Если не примет, если не засветится?

— Тогда толстяка поменяем. На следующего