Жуков. Зимняя война - Петр Алмазный

Сначала было тихо, но потом до нас донеслись приглушенные, но отчетливо слышные в морозном воздухе голоса.

— … я не могу дать того, чего не знаю! — произнес первый, почти плачущий мужской голос. — Я же говорю, я вижу только ведомости!

— Ведомости — тоже информация, — с оттенком презрения ответил другой тоже мужской, но молодой и жесткий. — Кто, куда, сколько. Сопоставь. Думай, если умеешь. Или ты хочешь, чтобы уже завтра финская разведка получила о тебе весточку? С пометкой «предатель, готов к перевербовке»?

Молчание. Потом первый голос, сдавленно произнес:

— Я… я попробую…

— Я тебе помогу. Нам нужны карты, которые он привез из Ленинграда. И не завтра, сегодня. До рассвета. Через два часа здесь же. Принесешь — свободен. Нет. Не жалуйся. И помни — за тобой следят. Не только я.

Послышались шаги, скрип снега. Один из них уходил. Я подождал, пока он удалится и кивнул Трофимову. Тот, как тень, бесшумно соскользнул в овраг и скрылся, присев в зарослях молодняка. Осталось только ждать. Через минуту из склада показался второй.

Шагал неуверенно, постоянно оглядываясь. Толстый, неуклюжий. Вряд ли это лейтенант ВВ НКВД. Не прошел он и десяти шагов, как из-за сосны вышел Трофимов, преградив путь. Коренастая фигура ординарца выглядела несокрушимой.

Толстяк остолбенел. Попытался было сдать назад, но тут я, не спеша, скользнул по краю оврага и спустился к ним. Оглянувшись и увидев меня, толстяк словно окаменел. Из горла его вырвался бессвязный вопль.

— Техник-интендант 2-го ранга Воронов? — спросил я тихо, но так, чтобы каждое слово пробрало до печенок.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— С кем вы только что разговаривали?

Воронов затрясся. Слезы выступили на глазах.

— Товарищ комкор… я… я не хотел… они меня завербовали… и те, и другие…

И захлебываясь словами, он выложил всю историю своего падения. Фигурировали карточные долги, продажа казенного имущества, какая-то Маня, художник Вяйнямёйнен, баня на Кронверкском, финские марки, золото…

Я слушал, не перебивая. Картина вырисовывалась довольно малопристойная. Мелкая сошка, втянутая в игру разведок и теперь мечущаяся между молотом и наковальней. Он был не столько врагом, сколько трусливым подонком.

— Заткнись и слушай, — оборвал я поток его слов. — Твое положение понятно. Сейчас у тебя есть один шанс выжить и не оказаться расстрелянным в качестве шпиона. Ты будешь делать то, что я прикажу. И ровно так, как я прикажу. Как понял?

Сработали рефлексы военного человека. Воронов, как мог, вытянулся по стойке смирно. Приложил дрожащую ладонь к шапке.

— Есть делать то, что вы прикажете, товарищ комкор!

— Через два час ты должен принести сюда карту. Как ты собираешься ее добыть?

— Я… я не знаю, товарищ комкор…

— Допустим, — сказал я. — Трофимов, проводи гражданина в сарай. Глаз с него не спускай.

Мне этот предатель был не нужен. Пусть им занимаются особисты. А вот выяснить, что за фрукт этот лейтенант ВВ НКВД Егоров, кто именно за ним стоит и какую цель на самом деле преследует слежка за мной — не мешало бы.

Я вернулся в расположение штаба и через полтора часа вернулся в бывший склад для шпал. На мне был полушубок и шапка, без знаков различий. В руке я держал рулон бумаги. Разумеется, это была не новая карта вражеских укреплений, а просто имитация.

Она нужна была мне, чтобы не насторожить Егорова, или кто он там на самом деле — в первую минуту. Предупредив вполголоса ординарца о своем присутствии, я на мгновение включил фонарик. Воронов стоял в углу и все еще трясся.

— Ни звука! — сказал я.

И вовремя. Снаружи послушался хруст снега под ногами. Ждать долго не пришлось. Вскоре в проеме ворот показалась темная фигура. Я вынул ТТ из кармана. Пришедший засопел и как-то странно, почти по-детски окликнул:

— Товарищ техник-интендант 2-го ранга! Вы здесь?

Смольный, Ленинград

В качестве рабочего помещения, главе правительства был выделен кабинет в бывшем Смольном институте благородных девиц. Высокие потолки, лепнина, огромное окно, за которым кружил снег, навевающий отнюдь не рабочие мысли.

Со всем этим контрастировал стол, заваленный папками, картами и листами с машинописным текстом. За стеной, в приемной почти непрерывно звонили телефоны и трещал телеграфный аппарат.

Отто Вильгельмович Куусинен, откинувшись на спинку стула, смотрел в окно, но видел не огни Ленинграда, а заснеженные улицы Териок, где Народное правительство Финляндской Демократической Республики должно было вскоре начать работу.

На бумаге. Пока что его государство состояло из него самого, дюжины старых товарищей-коммунистов, пары комнат здесь, в Смольном, и средств связи, принимающих сводки с фронта. В дверь постучали. Вошел секретарь, молодой парень в скромном костюме.

— Товарищ Куусинен, из Москвы прислали новые списки. На утверждение.

Он взял папку. Открыл… Фамилии, краткие биографии. Учителя, инженеры, врачи, несколько крестьян. Финны или карелы. И все с безупречной советской биографией. Не замечены в троцкизме, не были за границей, родственники не репрессированы.

Ни одного имени из тех, с кем он боролся в подполье двадцатых, с кем сидел в тюрьмах. Те были слишком независимы, слишком помнили старые споры. В лучшем случае, их место было не в правительстве, а на вторых ролях.

Отто Вильгельмович взял карандаш и начал ставить галочки. Нарком просвещения — учитель из Петрозаводска. Нарком здравоохранения — врач-эпидемиолог, хорошая рекомендация. Нарком земледелия…

Он остановился. Нужен был человек, который знал не колхозное дело, а финские хутора, их специфику. Такого в списках не было. Был агроном из Ленинградской области. Для начала годится.

Это была странная работа — собирать правительственный кабинет для страны, которую еще предстояло завоевать. Сама возможность создать такое государство, целиком зависела от успехов Красной Армии и воли товарища Сталина.

Придется пока составлять проекты будущих декретов о земле, которую он, старый финский коммунист Куусинен пока не контролировал, о правах крестьян и рабочих, которые все еще жили под капиталистическим игом.

Во второй папке как раз и были проекты этих первых декретов. «О ликвидации крупного землевладения в Финляндии». «О национализации банков и крупной промышленности». Сухой, канцелярский язык классовой борьбы.

Отто Вильгельмович поправил в тексте несколько формулировок, сделав их чуть менее категоричными. Нужно было дать надежду не только пролетариату, но и тем мелким собственникам, которые дрожали за свою землю и лавку.

Им надо было показать, что новое правительство призвано не отнять нажитое, а — защитить их интересы, которые попраны сейчас капиталистами и помещиками. Конечно, придется нелегко. Маннергейм, как раз на мелких лавочников и опирался.

Куусинен подошел к карте, висевшей на стене. Красная стрела 7-й