Жуков. Зимняя война - Петр Алмазный

Если армия застрянет в снегах, его правительство так и останется политической фикцией, обузой для Москвы. Секретарь снова вошел, на этот раз с телеграммой. Вручил ее так, словно это был приказ о помиловании.

— Товарищ Куусинен, из штаба фронта. Прорыв на участке Сумма-Хотинен. Наши войска продвигаются дальше.

Куусинен кивнул, но радость на его лице была сдержанной. Каждый километр, отвоеванный у «белофиннов», был кирпичом в фундаменте нового государства, но там сейчас проливалась кровь, происходили разрушения, порождая ненависть.

Ненависть людей, живущих на той земле, которую он собирался возглавить. И Отто Вильгельмович отлично это понимал. А ведь когда-то он мечтал о Мировой революции, вслед за Ильичом полагая, то для коммуниста только она является Родиной.

— Подготовьте проект обращения к финскому народу, — сказал он секретарю. — О победах Красной Армии-освободительницы. И о готовности нашего правительства обеспечить мир и строительство новой жизни. Постарайтесь, чтобы формулировки звучали как можно мягче.

Секретарь удалился. Куусинен опять остался один в большом, почти пустом кабинете. Снова и снова его мысли возвращались к тем задачам, которые предстояло решить будущему правительству новой Финляндии.

Ему тоже приходилось сражаться, но пером и телеграфной лентой. И его фронт проходил здесь, между необходимостью выполнить поставленные перед ним вождем задачи и сохранить хотя бы частичную независимость будущей Финляндии.

Отто Вильгельмович поставил подпись под списком будущих наркомов. Еще один шаг в построении молодого советского Финского государства. Остальное зависело от товарища Жукова и тысяч красноармейцев, сражающихся сейчас в финских снегах.

Расположение штаба 50-го стрелкового корпуса

— Ты кто? — спросил я, шагнув к неизвестному.

Пистолет пришлось спрятать в карман. Я уже понял, что это не Егоров.

— Ой! А вы кто?

Судя по тоненькому голоску, это была девушка. Даже призрачного звездного света, что просачивался в сарай было достаточно, чтобы разглядеть курносый носик, блестящие расширившиеся глазки, буденовку и шинель, а также повязку с красным крестом на рукаве.

— Боец, назовитесь по уставу! — приказал я.

— Санитар Мишкина, санотделение второго стрелкового взвода! — отчеканила она.

— Тихо. Не голоси, — сказал я. — Давай выйдем.

Я едва не силком ее выпихнул из сарая. Спросил шепотом:

— Ну и что ты здесь делаешь, санитар Мишкина?

— Меня попросил товарищ лейтенант Егоров забрать у техника-интенданта 2-го ранга Воронова какие-то бумаги… — зашептала она в ответ. — А здесь — вы… Прошу прощения, товарищ комкор!

— Вольно санитар Мишкина… Кстати, это же тебе Воронов помог довезти раненых?

— Да… Манька, кобыла, наша сдуру на дерево налетела… Хромала всю дорогу… Думала, не довезу тяжелораненых.

— Откуда же он шел?

— Со стороны мельницы. А там — финская граница.

— Ясно, Мишкина. Теперь скажи, где тебя будет ждать лейтенант Егоров?

— Не ждать. Сказал, что к медсанбату подойдет. Я там перевязочный материал получаю для нашего взвода.

— Слушай меня внимательно, Мишкина. Отдашь Егорову этот рулон. О том, что вместо Воронова, встретила здесь меня, молчок.

— Есть, товарищ комкор!

— Тихо! Топай, санитар Мишкина.

Она взяла рулон, развернулась и пошагала в сторону медсанбата. Я наблюдал за ней. Что ж, Егоров оказался хитрее, чем я думал. А значит, он враг. Все-таки придется обратиться в особый отдел. Дальнейшая самодеятельность только во вред делу.

— Трофимов! — негромко крикнул я. — Не выпускай покуда этого из сарая!

И я отправился в особый отдел корпуса. Дежурный по особому отделу, судя по петлицам — младший политрук — выслушал меня со вниманием. Он все понял правильно и шуму поднимать не стал. Никто не должен был знать, что Воронов задержан.

А я свое дело сделал и вернулся в блиндаж, выделенный мне под жилье. Трофимов предложил заварить чаю, но я отказался. Да начала артподготовки оставалось чуть больше часа. Надо было поспать хоть немного.

Карельский перешеек, участок прорыва 50-го стрелкового корпуса

Когда на рассвете я появился на командном пункте артиллерии корпуса, там стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием печки и шелестом бумаг. Начарт корпуса комбриг Дмитриев, с секундомером в руке, смотрел на скачущую стрелку.

На стене висела карта, составленная по данными разведки, в том числе и воздушной. У телефонов и раций замерли связисты. Дмитриев кивнул дежурному. Тот нажал кнопку полевого коммутатора.

— Всем подразделениям. Огонь.

Земля вздрогнула не сразу. Сначала пришел звук — низкий, раскатистый гул, словно где-то далеко проснулся от тысячелетнего сна вулкан. Это открыли огонь дивизионы большой мощности РГК.

Снаряды 280-мм мортиры Бр-5 402-го дивизиона и 203-мм гаубицы Б-4 460-го дивизиона, весом в центнер и больше, летели по навесной траектории. Первый залп обрушился на ДОТы «Миллионер», «Поппиус» и «Тертту».

Не единовременным залпом, а каскадом громоподобных выстрелов, растянутых на секунды. Глухие, сокрушительные удары, от которых содрогнулся воздух. Это была не столько стрельба, сколько работа стальных гигантов, методично дробивших бетон.

К ним присоединился гаубичный артиллерийский полк РГК, в составе которого были 152-мм гаубицы МЛ-20. Они вели огонь чаще, яростнее. Боезапас опустошился за первые десять минут, и расчеты, не разгибаясь, подтаскивали новый.

Били не только по ДОТам второй очереди, но и по засеченным узлам связи, командным пунктам, скоплениям резервов в ближнем тылу. Настал черед корпусной артиллерии. 122-мм гаубицы А-19.

Их цели были точечными. В задачу входило разрушение наблюдательных пунктов, подавление выявленных артиллерийских позиций финнов. Огонь велся не по площадям, а по координатам из «паспортов целей».

На переднем крае заговорила дивизионная и полковая артиллерия. 76-мм полковые пушки, 120-мм полковые минометы, 45-мм противотанковые пушки, выдвинутые на прямую наводку.

Это был уже сплошной, бушующий огненный шторм. Легкие орудия и минометы обрушили шквал свинца и стали на первую линию траншей, ходы сообщения, пулеметные гнезда. Снег испарился, земля вздымалась черными фонтанами.

Сотни разрывов слились в сплошной грохот, в котором уже невозможно было различить отдельные выстрелы. Финны попытались подавить огонь наших батарей с воздуха. В небе показались финские бомбардировщики, но не тут-то было.

В работу включились наши зенитные орудия, 37-мм автоматические пушки 61-К и счетверенные «Максимы» на зенитных станках. Выпущенные ими трассирующие снаряды и пули прошивали небо над передним краем, создавая огненный заслон.

Наблюдательный пункт артиллеристов на высоте 65.5 работал как нервный узел. Стереотрубы и бинокли были направлены на цели. Корректировщик, увидев, что один из ДОТов еще подает признаки жизни, прокричал в рацию:

— Цель 17! Недолет сто! Добавить угол!

И через тридцать секунды следующий 203-мм снаряд уже взорвался у амбразуры. К половине седьмого дым и пыль над финскими позициями образовали непроглядную завесу, только огонь не стихал. Он менялся, переносился, но не прекращался.

Это была не просто артподготовка. Это