журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

гудящей головой, с приятной теплой тяжестью в желудке, со смутой в сердце, словно по-прежнему спину жег взгляд сочувствия, которым ночью из умывалки проводил меня однополчанин, подняв от чужого сапога голову. Вот напасть, сел на кровати, почухался, потянулся, поковырял кровяную на ушах корочку, поискал знакомого комара на потолке, нехотя оделся и пошел. Скелет коровника возле зловонной лужи обреченно всосал меня, словно ветхую старушонку господень храм на холме.

Сам же Малышев и проболтался, под величайшим секретом сдал меня в прощальном письме задушевному корешу из нашего дивизиона. Там уже другая история, ладно, опустим.

Мыскомандиром прознал, стукачи и среди тех же дедов водились.

— Прокламации, говоришь, пописываешь? — спрашивал он как бы походя, не без презрения, демонстрируя как бы полную осведомленность.

— Не понял, — гоню я дурочку.

— А ты дурочку не гони, не гони... непонятливый... Эти шуточки боком выходят, попомни мои слова, спохватишься, да поздно будет. С огнем играешь... В органах, думаешь, дураки сидят?..

— В каких органах?

— В тех самых, друг ситный, в тех самых... По-хорошему пока предупреждаю.

— О чем?

Ну, и так далее. Так мы иногда словесно пересекались, причем я неизменно бывал посрамлен. Против изящной, как мне казалось, шпаги полускрытой иронии, не мудрствуя лукаво, замполит пускал в ход оглоблю незыблемых для советского человека истин — долг, совесть, ответственность — длинная получалась оглобля. Переломив мне хребет, брезгливо отпихивал кожаным сапогом, не снизойдя до плевка даже, широким шагом шагал себе дальше вершить политическую подготовку личного состава.

А когда нашел он все-таки один альбомчик, нашел, знал, где искать, навели псы поганые, то ознакомился в нем со вполне рядовой чепухой про романтическую среди таежных сопок службу во имя мира во всем мире и спокойствия наших границ. Как поднаторевший мастеровой тачал я всякий рифмованный сапог сообразно мерке и вкусу заказчика. Были ведь, были всякие сапоги, но — пронесло. И снова — но — внутри замполита престранная произошла штуковина, не могу и по сей день найти объяснения, не по зубам..,

Найдя не то, что искал, оказался он словно бы оскорблен, тем более оскорблен, что дело выеденного яйца, даже напротив, дело-то как раз много большего стоило, чем яйцо, это ж прямиком для газетки „Патриот Родины“, тогда почему тайно, из личных отношений тайно, от стеснения тайно, скрытый, может быть, смысл? Нет же, нет, на музыку положить, да сделать строевой для дивизиона песней, в части ахнут, в округе, вся армия, чем черт не шутит, запоет! Но почему тайно — все-таки крамола... Улика уличала в обратном (будто забрался ханурик через форточку, пропылесосил квартиру и тем же путем исчез), только поэтому оказывался я вдвойне уличен... — нет, не по зубам.

В итоге уволен я был в запас, когда листочки весенние, дембельские, уже желтеть начали. И последние эти месяцы в караул меня не ставили, оружия не доверяя, правильно не доверяя, от аккорда сам отказался, отчасти из гордости, отчасти из лени, отчасти уверенный, что обманут, болтался по поговорке в проруби, на подхвате, то пол в свинарнике перестилал, то колючку подновлял, то уголек бортовал, то гараж белил, то картошку перебирал... Замполит контролировал лично, семечками угощал, до контроля я еще шевелился от скуки, день скоротать, а как постоит начальничек рядом, поплюет шелухой, так я больше ни на что уже, кроме тех же семечек, не гожусь, частушки сочиняю, непременно чтоб матерные, чем забористей выходило, тем туманней срок увольнения, пропади оно пропадом, после обеда — спал.

Все-таки достал меня замполит, победой не насладился, но достал крепенько, за воротами уже части, в поезде, ночью, по пути домой.

На вокзале купил я зачем-то бутылку вина, купил и выпил, на последние купил, даже закусить не хватило. Это был вроде пунктик против пунктика. Если истинный дембель должен сверкать, сиять, с чемоданчиком, с лычками, сорить, навеселе, деньгой, на гитарке брякать... то я кандылял до дому в тряпье, руки в брюки, без гроша, без оркестра, с чистыми погонами (хотели они мне ефрейтора сунуть, но я — ультиматум — классность не подпишу, а специалистом хотя бы третьего класса они меня сделать обязаны, только так и отвертелся, чистые погоны — чистая совесть). Но чтобы чувствовать свободным себя даже от собственной схемы, винишка-то и откушал, себе же в пику. Стал, короче, с отвычки пьянехонек, закурил, это дело, конечно, усугубив.

Поезд, плацкарт, проводик почему-то без формы, мордастый парняга. В командировку, зема? Не, домой. Отмотал. Глянул тот с подозрением, дембелей-то он повидал, ладно, детей не крестить, забрал билет, отвернулся. Ночь до дома. На постель рубля нет. Едем. Бери, говорит, постель. Не, так доеду. Ну смотри, матрац не раскатывай. Пошел ты со своим матрацем. Ага, иду, мое дело предупредить.

Ну что, прилег я на голую полочку, фуражку снял, парадку под голову, плывет все, плывет, укачивает. В купе пусто, только старушка на верхней полке, хотел еще в тамбуре- покурить, чтоб ветер, стук колес, дорожный запах, чтоб березки за окном отлетали, и за жизнь с кем-нибудь, за жизнь, чтоб воздуха глотнуть встречного — отмотал, домой, и грусть, и все такое... нет, чувствую, не дойду, бог с ним, без грусти докатим. Проводник, пробегая мимо, сними, говорит, ботинки, раз лег. Свободен, сынок! Чего? Свободен, как муха в полете!.. Дембель выше генерала! Полезло вдруг из меня. Ага, говорит, мое дело предупредить. Не снимешь ботинки, хуже будет. Свободен, сынок, так, так и так! Вывалил все, что знал.

Утром старушка так рассказала. Ночью приходят, проводник и еще один такой же верзила, но в форме второй-то, оба пьяные, тебя, значит, толкают, пошли, говорят, выйдем, в служебное купе, акт составим, а ты сидишь, ни тяти ни мамы, матюком на них, свободны, говоришь, сынами называешь, и матюком, они волочь, а ты упираешься, повозились, значит, бросили, проводник-то наш, ты кого, говорит, посылаешь, ты чего из себя дембеля корчишь, и тоже матюком, а ты спать, значит, валишься, ка-ак ударит он тебя, ключи в кулаке, связка цельная, тырк затылком об стенку, громко так затылком-то, я ж и говорю тогда, чего вяжетесь, пьяный солдатик, нехай спит, а в форме мне говорит, тихо, бабуля, не мешай хулигана усмирять, голову-то тебе приподнял и тоже ключами, а наш-то снова подстраивается, тесно им, мешают, значит, друг другу, ну, тут испуг меня взял, до смерти могут забить, заругалась я, заблажила...

Вот она, длань Командора.

Родной Новосибирск в лицо меня не признал.