Сакрополис. Маг без дара - Сергей Николаевич Чехин

может не хватить сил, и я лишь сильнее покалечу бедолагу. Уж лучше использовать револьвер – что б наверняка. В идеале, конечно, надо пристрелить жирную мразь, но капитана широченной бронированной спиной заслонял амбал. А вот затылок девушки оставался полностью открытым, а освещения и дистанции вполне хватало для прицельного выстрела.

Сейчас или никогда.

Сердце, конечно, таило надежду каким-то чудом вызволить Милу до казни, но разум твердил – уже попытался ее спасти, и вот чем все обернулось. Дом полон охраны и наверняка накрыт колдовским куполом – как ни старайся, а обмануть самого дьявола не выйдет.

Я глубоко вдохнул, стиснул зубы и потянулся к револьверу. Но едва пальцы коснулись холодной рукоятки, как в плечевом суставе что-то екнуло, и рука обвисла плетью. Так обычно бывает, когда отлежишь конечность до полной потери чувствительности – и стрелять с набитыми ватой мышцами совершенно нереально.

И вскоре стало ясно, что послужило причиной внезапного недуга. Даллас хрипло захохотал – что закаркал – и неспешно развернулся, как перегруженный линкор. Подошел, попыхивая трубкой, и беззлобно – почти по-отечески – произнес:

– Я понимаю ваши чувства, князь. Но всех не спасти – уж поверьте моему опыту. И чем раньше вы это примете, тем меньше людей потеряете. И да – если завтра вас не будет на казни, кто-нибудь из ваших подопечных снова пострадает. Good night, sir rector.

Британцы скрылись за стеной, ворот закрылись, свет погас. Занавес. Я с минуту стоял напротив, играя желваками, пока не услышал голос Алины.

– Не корите себя. Вы сделали все, что смогли. И даже больше.

– Ну-ну. Потрахался на халяву – вот и весь итог.

– Вы спасли три сотни душ.

Я вздохнул и покачал головой. До боли в сердце хотелось взять и скастовать такое заклинание, чтобы проклятый особняк провалился прямо в ад. И если бы такая сила потребовала бы взамен мою жизнь – я бы отдал ее, не раздумывая.

– Вам надо отдохнуть. Садитесь.

– Хочу пройтись, – сунул руки в карманы плаща и зашагал в направлении набережной.

Тишина позади неожиданно сменилась частым цокотом каблучков. Магистр догнала меня и взяла под локоть.

– Я с вами.

– Я не гулять иду. Надо сказать Лии, что будет завтра.

Алина вздохнула и крепче сжала пальцы.

– Тогда тем более.

По дороге я думал, что именно сказать. Простите, мы лоханулись? Я трахнул вашу внучку, но не свезло, не фартануло? Приходите завтра попрощаться?

Дерьмо.

В прошлой жизни меня часто интересовало – а что чувствуют люди, сообщая другим о смерти их близких? Например, врачи после неудачной операции. Или сотрудники полиции, приглашая на опознание. Или офицеры, что развозят по адресам цинковые гробы?

Одна лишь мысль о чем-то подобном вызывала оторопь и дрожь – особенно для человека, который предпочитает лишний раз вообще ни с кем не общаться, даже на самые приятные темы. И вот эта доля выпала мне. И если бы не поддержка магистра, далеко не факт, что я не развернулся бы у порога и не вернулся в академию. Точнее даже не поддержка, а нежелание спасовать и струсить в присутствии дамы.

Тяжело быть хорошим человеком, достойным мужчиной и ответственным вождем. Чертовки тяжело – особенно, если прежде никогда таковым не был. Наверное, если бы подобные качества во мне взращивались с детства, все прошло бы гораздо легче. Но сейчас меня одолевало тошнотворное волнение, и все же я давал себе отчет – если не сделать этот шаг, то и весь путь к цели не пройти.

Когда мы вышли к берегу, нас обогнала повозка, груженая трупами и фрагментами тел. Их не удосужились даже накрыть брезентом или разложить ровно – набросали горкой да так и отправили. Под присмотром поддатых «камзолов» местные рабочие сбрасывали что поменьше в зловонные ямы, а что побольше – прямо в море.

И в телеге везли в основном детей, женщин и стариков – их погибло при бомбардировке больше всего. И в полумраке они казались ворохом изломанных кукол, что смотрят в никуда остекленевшими глазами и тянут в пустоту одеревеневшие ручонки.

Полтора десятка досрочно законченных жизней. Полтора десятка оборванных судеб. Полтора десятка угасших умов и мечтаний, что могли изменить мир в лучшую сторону. И все это только потому, что ублюдкам невесть зачем понадобился наши кристаллы.

С одной стороны, все это чрезвычайно печально. Но с другой – а когда было иначе? Люди убивали друг друга испокон веков, не считаясь с потерями и последствиями. Смерть миллионов – статистика: эту фразу, наверное, знает каждый школьник.

А во время ледникового периода юное человечество так и вовсе попало в так называемое «бутылочное горлышко», когда на всей Земле остались лишь пара тысяч представителей гомо сапиенсов. И тем не менее, мы выжили и расплодились в достаточных количествах.

И ни Первая, ни Вторая мировые войны не поставили цивилизацию на грань вымирания и не обрушили в каменный век. И все равно было чертовски больно видеть все эти разрушения и кровь. Потому что все эти смерти не были для меня статистикой.

Все они воспринимались исключительно как трагедии. И лишь страх массовых казней сдержал меня от того, чтобы не сжечь пьяную сволочь дотла – медленно, начиная с ног. Да, я стану такими же, как эти мрази. Да, я буду применять их же методы. Но моя цель – благо, а значит, оправдывает любые средства.

– Успокойтесь, пожалуйста, – шепнула Алина и подошла к нужной двери. – Еще не время.

На стук никто не ответил.

– Может, спать легла? – предположила магистр, и я грешным делом подумал, что это стало бы идеальным вариантом – мол, я пытался, но не получилось, так что взятки гладки. Но если рассуждать и действовать в подобной парадигме, очень скоро от всего Сакрополиса останется только груда дымящихся тел.

– В ночь перед казнью? Вряд ли, – я побарабанил по доскам кулаком и громко позвал: – Лия, это ректор Романский! Нам нужно поговорить, откройте!

Тишина – даже мебель не скрипнула. Хозяйка ушла, что ли – но куда? На всякий случай тронул ручку – и тягостное предчувствие не подвело: ни замок, ни засов никто не запер. Я зажег в ладони пламя и быстрым шагом вошел в комнату. Старушка лежала в кровати на боку и прижимала к груди некий прямоугольный предмет.

Алина обогнала меня, вынула пластину из одеревеневших пальцев и провела над грудью лучом света. После чего тяжело вздохнула и покачала головой:

– Сердечный приступ.

Я взял вещь, в обнимку с которой бедняга встретила смерть. Ей оказалась пожелтевшая фотокарточка в