Князь Барбашин 3 - Дмитрий Михайлович Родин

Так нету. Ни в ком ныне правды нет, все искалились на Руси. Да и не только на Руси. У вас, в Цареграде, и вовсе басурмане сидят. Правда, по твоим, Максим, словам, они в дела церкви не лезут.

— То истинная правда, — покивал головой монах, — османы патриарху не указывают.

— Вот, значит, есть ещё бог у вас. А наши же от патриаршего рукоположения по великокняжескому велению отказались, оттого государь в землеустройство монастырское руки пустил, а митрополит ему в том потакает, да за опальных людей нынче не вступается. Шемячича, почитай, по навету удела лишили, а ему хоть бы что!

— Но ведь и в узилище не бросили, — попробовал заступиться за митрополита Жаренный. — А могли! Да и вотчины неплохие князю оставили.

— И что? Ты пойми, Фёдор, устои царства рушатся, и рушит их никто иной, а сам государь. Причём по своему изволению, а не по согласию думскому. Для чего тогда Дума нужна? Отец-то его людей жаловал, а сын упрям, встречи против себя не любит и тех, кто встречу ему говорит в опале держит. А ведь разумные люди недаром говорят, что та земля, что свои обычаи перестраивает, недолго стоит. И ведь как пришли сюда греки, так земля наша и замешалась. А до той-то поры в мире и тишине жила. Отцовым обычаем да дедовым словом! Нынче же в Русской земле нестроения идут, как в Цареграде ромейском. А теперь ещё и университет этот! Всё как в Ромейской державе строится, но как бы нам по следам той державы и не пойти.

— Не попустит того бог, — патетично воскликнул князь Холмский, до того не проронивший ни слова.

— Эх, Андрей Иванович, кабы не отвернулся бог от нас за то нестроение, — печально вздохнул подостывший Берсень. — А то кричат нынче по всем закоулкам — Москва третий Рим, Москва третий Рим! А я так думаю: надобно митрополиту с цареградским патриархом мириться. А боярам да знатным людям стеной за старину вставать, пока устои ещё не порушены до основания.

— Помириться с царьградским патриархом было бы здорово. Да сдаётся мне, что Варлаам слаб для подобного, — тихо произнёс Жареный. — Он без слова государя ничего делать не станет. Эх, вот Иосиф бы Волоцкий, — мечтательно закончил он.

— Да, Иосиф свою линию гнул до конца. Он бы и государя уговорил. Но нет его более, а лучших его учеников Варлаам в чёрном теле держит.

— Но не ты ли, Иван Никитович, завсегда нестяжателей поддерживал? — удивился Холмский.

— Во всём хороша середина, — ответил за Беклемишева Триволис. — И я идеям Нила Сорского приверженец был и есть. Негоже монастырским трудникам православных людей в крепи держать. Вот только нынче же, одержав победу, отходят церковные иерархи от заветов нестяжательских. И вот это-то и плохо…

— С другой стороны, — добавил Беклемишев, — опять не по-старине получается. Вот забрали земли у монастырей и что? Монаси, вместо того, чтобы бога за Русь молить, работают в поте лица своего. А кое-где и вовсе святые обители закрываться стали. И где нынче знатным старцам презрение искать, коли обители обидели?

— Да ладно тебе, Иван Никитич, — усмехнулся Триволис, — многие обители живут не хуже былых времён. Земли пашут, мёд да воск собирают, ткани ткут, артели нанимают.

— То суета земная, — отмахнулся бывший постельничий. — Монаси же должны о горнем думать.

— То забота святых старцев, — не согласился Триволис. — Вот преподобный Сергий, братию верно держал. К тому нынче и митрополит призывает.

— И всё одно, не по-старине деется, — продолжил гнуть своё Беклемишев. — Ох, как бы нам не наплакаться с этими изменениями.

— Так делать-то что? — воскликнул Холмский

— Встать всем заедино, да потребовать от государя вернуть дедовы обычаи.

— Встать то можно, вот только нельзя войти в одну воду дважды, — покачал головой Триволис.

— Ты, Максим, совсем запутался, — надулся Беклемишев. — Нам надобно, чтоб как при дедах наших тишина да благодать на Русской земле стояла. Монаси бы бога за Русь молили, а смерды бы землю пахали. Дворяне ратной славы искали, а знатные же люди во дворце думу думали, да государю советовали. А тот бы не сам-третий у постели дела решал, а по приговору боярскому. Вот тогда бы, как писал древний книжник, зацвела бы земля Русская, светло светлая и украсно украшенная!

— А если не так? — возмутился Холмский. — Что, ежели возвращение старых порядков приведёт не к процветанию, а, наоборот, к краху? Вот при дедах ведь ни пушек, ни пищалей не было. Так что теперь, отказаться ото всего? Так вон, князь-то Барбашин пушками да пищалями рыцарей, в броню одетых, одною пехотой как кутят побил.

— А князь Олександр тех же рыцарей и без пушек как кутят в озере потопил, — тут же привёл свой пример Беклемишев. — Но то справа ратная, а почто мужика-смерда аль купчишек к управлению княжеством тянуть? То не их дело! То дело людей знатных, кому право сие предками дадено, либо дворян, что опорой трону служат. Зачем все эти разговоры о земстве и прочем? Или суд в Новограде, где купец дворян судит. А далее что? Боярина к ответу поволокут?

— Ну, пред царём и законом все равны, — покачал головой Триволис. — Как говорили ромейцы ещё первого Рима: закон строг, но это закон.

— Первый и второй Рим пали по грехам их, — съязвил Беклемишев.

— Но третий Рим стоит, и стоять будет! А уж с его помощью ещё воссияет православный крест над Святой Софией, — убеждённо ответил монах.

— Вот вечно вы греки на кого-то надеетесь, — недовольно буркнул Жареный.

Наступило несколько минут молчания. Дьяк, видимо, колебался, хотел о чем-то спросить, и не решался. Наконец собрался с духом:

— А что, — и его голос почти спустился до шепота, — и вправду государь желает с женою развестись? Это же срам-то какой!

— Развод собором церковным нынче разрешён для православных, — не согласился князь Холмский.

— Что собор? Что собор? — возмутился опять Беклемишев. — Митрополиты без рукоположения патриаршего ставятся, а потом и сами епископов рукоположат неправедно, оттого нет на них благодати. Оттого и в одну дуду со светской властью играют. Разве ж Вселенский собор то разрешал? А может об том истинные патриархи что говаривали? Нет, то Василий своё естество тешит. Не даёт ему бог детей, так он в гордости своей супротив господа пойти восхотел!

— Опасные речи ведёшь, Иван Никитич, — остерёг Беклемишева Триволис.

— Ты ещё скажи, грек, — влез в разговор дьяк Жареный, — что это дело государское. С женою венчанной развестись, да молодуху какую на потеху взять! И митрополит этому потакает, вместо того, чтобы осадить греховодника. А ведь порицал сторонников Иосифа именно за потвору