Очень странные миры - Евгений Иванович Филенко

– Очень образно, – заметил Татор со всевозможной сдержанностью.

– Когда годами сидишь в компании самого себя, – сказал Старджон, – поневоле начинаешь мыслить одними метафорами. Защитная реакция высокоорганизованной материи от интеллектуального распада… Знаете что? – вдруг оживился он, выбираясь из кресла. – А давайте я покажу вам мою звезду!

– Старина Расс все же взнуздал излюбленного конька, – саркастически промолвил доктор Кларк, демонстративно удалился в дальний угол обсерватории, где тотчас же вольготно разметался на крохотном диванчике, занявши его своими мослами целиком.

– Позволю себе предположить, – осторожно произнес Татор, – что мы, по роду своей профессиональной деятельности, имели случай наблюдать достаточно представительное количество самых разных космических объектов…

– Ведь вы все звездоходы, не так ли? – спросил директор Старджон со все возраставшим энтузиазмом. – Прекрасно. Но кто из вас видел настоящую звезду на расстоянии протянутой руки?

– Гм… – сказал Татор смущенно.

– Это довольно опасное предприятие, – заметил Белоцветов.

– Я, – коротко объявил Мадон.

Все взоры устремились к нему.

– Жак, отец мой, – сказал Белоцветов изумленно, – ты не перестаешь меня удивлять. Я чего-то не знаю о твоем прошлом?

– Ничего ты не знаешь, Санти, мальчик мой, – ответил тот, слегка смущенный всеобщим вниманием. – Я был на борту рейдера «Микромегас», когда отрабатывался стардайвинг – процедура погружения обитаемого космического аппарата в хромосферу звезды. Спонсором миссии был Департамент оборонных проектов, а уж зачем им это понадобилось, никто особо не задумывался, и без того было невозможно интересно. Мы ныряли в звезду Лейтена, поскольку то был начальный этап эксперимента и нужна была звезда достаточно близкая к Солнцу и не слишком жаркая. Теперь они ныряют в белые карлики, но уже без меня.

– Что так? – спросил Белоцветов не без ревности в голосе.

– Рутина, – кротко пояснил Мадон. – Умножение сущностей. Из первой миссии там вообще мало кто остался, в основном технари для отшлифовки методики.

– А ты, стало быть, пионер, – не унимался Белоцветов. – Пролагатель путей.

– Был, – проворчал Мадон. – В юности. Теперь, как видишь, занимаюсь более спокойным делом в твоей компании.

– Чувствуется, вас ничем не удивишь, – вмешался директор Старджон. – Но я не могу отпустить вас, пока вы не полюбуетесь на мою красавицу. Согласитесь, это было бы ненатурально!

Никто не успел не то чтобы подыскать солидные доводы против, а даже и глазом моргнуть, как все внутреннее пространство обсерватории обернулось одним сплошным экраном, и этот экран полыхнул бешеным пламенем.

Кратов невольно шарахнулся и налетел на застывшего в полном оцепенении Белоцветова, едва не впечатав того в стену.

«Какого черта! – подумал он сердито. – Я давно уже не боюсь открытого огня. Тем более что этот огонь – не открытый. И вообще не огонь, а мираж, картинка. Пусть даже и весьма наглядная».

Это ничего не меняло.

Ему вновь, как много лет назад, хотелось закрыть глаза, обхватить голову, свернуться в ежиный клубок и забиться в дальний угол, подальше от этого ужаса.

Всего лишь хотелось. Было время, когда он давно бы уже так и поступил, не успев даже осмыслить свои поступки.

Паника, которой можно управлять, уже не паника. Так, рефлексии…

Они очутились внутри ослепительного газового шара. Как будто звезда вдруг вывернулась наизнанку и заключила всех в свою оболочку. Свечение было настолько ярко, что, казалось, утратило все оттенки, оставив один лишь белый, выжигавший сетчатку даже сквозь сомкнутые веки. Конечно, это была только болезненная иллюзия, существовавшая не дольше нескольких мгновений, затем глаза начинали привыкать и различать какие-то детали, кратеры, трещины, каньоны, сетчатые структуры, которые жили своей неспешной и непостижимой жизнью, передвигаясь с места на место, вступая в коллизии, а может быть – в коалиции, образуя темные материки и вскоре распадаясь на архипелаги и рифы посреди необозримого и неспокойного океана сияющей плазмы.

«Похоже, на этой станции все обитатели переклинились на своих научных пристрастиях, – подумал Кратов, переводя дух. – При прочих равных условиях такое не вызывало бы ничего, кроме уважения. Кабы не угрожало здоровью и психике гостей, случайно забредших на огонек, а вместо него обнаруживших газовую горелку массой в полторы тысячи иоттатонн».[23]

– Вы с ума сошли, директор, – кратко озвучил его размышления Мадон, вытирая слезы.

– Пустяки, – ответил тот, лучась довольством от произведенного эффекта. – Совершенно безопасно для вашей драгоценной сетчатки, которой отнюдь не повредит новизна впечатлений и добрая встряска. Это была сжатая во времени запись целого месяца наблюдений, к тому же – многократно отфильтрованная.

Между тем высказанное директором опасение понемногу оправдывалось. Вначале в обсерваторию опасливо заглянул один человек, покрутил головой и в деликатнейших выражениях испросил разрешения присутствовать. Выглядел он обычно: средних лет, неброской внешности, короткие светлые волосы, светлая борода, ясные глаза, тоже светлые, облачен был в просторный комбинезон и впечатления сумасшедшего ученого не производил. «Энтони Каттнер, – негромко отрекомендовался он Татору, в котором безошибочно распознал командора. – Свободный исследователь». – «Что вы исследуете? – участливо осведомился Татор. – Свободу?» Затем бесшумно возникла юная парочка, оба были завернуты в куски материи попугайных расцветок, как две куклы в подарочную упаковку. Не расцепляя рук, молча прошли поближе к пламеневшему экрану и застыли там, поблескивая из-под капюшонов любопытными глазенками. Новые визитеры подтягивались по одному, по двое, небольшими группами, и очень скоро свободный от мебели пятачок оказался полностью занят. Мадон затравленно озирался, а Белоцветов, напротив, излучал полнейшее довольство. Он уже приобнимал правой конечностью чью-то девичью талию, интимно объясняя назначение притороченной к локтю зловещей на вид штуковины: «…фотонный дезинтегратор модели „Калессин Марк X“, вещь в хозяйстве положительно незаменимая. Например, вдруг придет фантазия высверлить в бетонной стене дырку и повесить картину „Философ Сократ принимает амфору фессалийского белого крепкого единым духом и не морщась“ великого неизвестного художника…» Когда явился последний из числа резидентов станции, кого заинтересовало прибытие гостей, невысокий, с борцовской шеей и мощными плечами, подобно большинству обитателей – в комбинезоне свободного покроя, и представился как гравитационный физик Кристофер Корнблат, директор с громадным нежеланием убрал с экрана предмет своей страсти, оставив несколько окошек с обзорными видами нейтрального свойства. Кратову показалось, что помещение погрузилось во мрак, и понадобилось несколько минут, прежде чем глаза привыкли к обычному освещению.

Татор, возвышаясь над тесным окружением, с благожелательной иронией отвечал на вопросы, задаваемые непривычно приглушенными, поотвыкшими от напряжения связок голосами. Похоже, внимание аудитории пришлось ему по вкусу. Белоцветов ему с живостью пособлял, фонтанируя цитатами из классиков, а Мадон