Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

сунуть её на эту роль, пришлось такую многоходовку замутить: я выбиваю финансирование театра, а Глориозов взамен даёт роль Фаине Георгиевне, за финансирование я помогаю Козлляткину получить место замдиректора Комитета. И это я уже не беру в расчёт такую мелочь, как необходимость уговорить Печкина уехать в свадебное путешествие, чтобы его роль сыграла Фаина Георгиевна. И вот сейчас она всё благополучно запорола практически двумя неосторожными словами.

Я взглянул на неё ледяным взглядом и торопливо сказал Глориозову, пока тот не пришел в себя:

– Фёдор Сигизмундович, вы смету подготовили, я надеюсь?

Глориозов, который смотрел на Раневскую с видом бандерлога перед взором мудрого Каа, очнулся и кивнул:

– Д-да…

– Тогда давайте, пока я не забыл, – сказал я, и добавил многозначительным голосом, – знали бы вы, чего мне стояло выдержать битву с Козляткиным. Пришлось финансирование из Большого театра к вам перенаправлять. Вот они будут в ярости!

– Как это прекрасно: отремонтировать зрительный зал, оснастить сцену, расширить гримерные, да и в туалетах теперь вонять не будет... Вы всё делаете для театра, Фёдор Сигизмундович, но об одном забыли – актеры-то у вас прежние… – вздохнула Раневская.

– Актёры у нас хорошие! – возмутился Глориозов.

– А роль Зои Васильевны Окоёмовой кто играет? – спросила вдруг Фаина Георгиевна.

– Леонтина Садовская, – с придыханием сказал Глориозов и аж причмокнул от удовольствия.

– Примы во всех театрах похожи между собой, как очковые змеи. Они готовы играть Джульетту до восьмидесяти лет, только бы роль не досталась сопернице, – хмыкнула Раневская и Глориозов побагровел.

Я окончательно понял, что мой план провалился, ещё не начавшись, и даже финансирование уже не поможет. Поэтому обречённо сказал:

– Ну, я, пожалуй, пойду.

Глориозов и Раневская, которые сидели и бодались взглядами, кажется, меня и не услышали.

– Неужели вы считаете, что вы бы сыграли Зою Окоёмову лучше? – раздражённо прошипел Глориозов.

– По крайней мере, вам не придётся на этот спектакль раздавать контрамарки принудительно, – фыркнула Раневская.

– Леонтина прекрасно играет! – возмутился Глориозов, – публике нравится!

– Хорошо, что Островский не дожил до наших дней, иначе непременно принял бы яд, сходив всего лишь на одну постановку его пьесы…

Дальше я слушать их не стал и позорно ретировался.

Чёрт с ними! И вообще, я скоро уеду в Цюрих.

Я шел по тротуару и злился. А маленький котёнок сидел на бордюре, прямо посреди улицы, и жалобно мяукал.

– Ты чего здесь сидишь? – спросил я и оглянулся, – и где твоя мама-кошка?

Но глупый котёнок ткнулся мне в ботинок и заплакал.

– Тихо, тихо, не плачь, – я погладил его по свалявшейся шерстке. Он был совсем ещё маленький, видно было, что только-только глазки открылись.

И вот как?

Очевидно, кто-то подбросил котёнка сюда. Видимо, утопить рука не поднялась.

Котёнок опять жалобно замяукал. Он весь дрожал от холода. Хоть апрельский ветер был не так, чтобы очень уж холодный, но малышу было холодно.

И что мне теперь делать?

– Что мне с тобой делать? – спросил я котёнка, и тот от звуков моего голоса опять мяукнул.

– Ладно, – сказал я, – я тебя не брошу, парень. Иди сюда.

Я подхватил мелкого и сунул за пазуху.

– Надеюсь, ты меня не обмочишь, – строго сделал я ему устное предупреждение.

Котёнок пригрелся и заурчал, словно лилипутский трактор.

– В принципе, мы с тобой похожи, – сообщил я ему, поглаживая по шерстке, – ты такой же попаданец, как и я. А попаданцы должны помогать друг другу. Так гласит главный закон попаданства. Так что не беспокойся, я тебя не брошу.

И мы пошли ко мне.

Дуси уже не было, ушла домой.

Я выгрузил котёнка на кресло. Но он моментально спрыгнул (точнее практически свалился) на пол и сразу же сделал там лужу.

– Молодец, – похвалил я его выдержку, – дотерпел. А ведь мог же и за пазухой мне сделать.

Котёнок посмотрел на меня, на лужу и мяукнул извиняющимся голосом.

– Да ладно, не переживай, я сейчас вытру, – успокоил я его. – Только пальто сниму и вытру.

Быстренько переодевшись, я помыл пол и посмотрел на котёнка, который ходил за мной по комнате, как собачонка.

– Тебя как звать-то? – строго спросил я его.

Котёнок посмотрел на меня и горестно мяукнул.

– Ну, имя мы тебе сейчас придумаем, так что не переживай, – успокоил я его, – но вот мне кажется, что ты есть хочешь.

Котёнок не ответил. Но я подозревал, что в данной ситуации я абсолютно прав.

– Сейчас, – сказал я и с видом фокусника вытащил заветную кастрюльку с котлетами, которую Дуся оставила для меня в холодильнике на ужин.

Я открыл крышку и вкусный котлетно-чесночный дух заполонил комнату.

– Мммм… – сказал я, – сейчас мы с тобой как наедимся, что капец нам будет. Дуся котлеты делает вкусно. Да, в принципе, она всё вкусно делает.

Я вытащил одну котлету, положил её на чайное блюдечко и поставил перед котёнком.

– Угощайся, – гостеприимно сказал я.

Тот подошел, осторожно понюхал, поднял на меня взгляд и горестно мяукнул.

– Что, маленький засранец, – с негодованием возмутился я, – уже и Дусины котлеты тебе не нравятся? Вряд ли ты их хочешь с горчицей и хлебом.

Котёнок опять замяукал. Он явно хотел есть. Очень хотел. Но котлеты есть всё равно не стал.

Не стал он есть и кусочек сырого мяса, который Дуся оставила на следующий раз для супа в холодильнике. Не привлекли его и остатки запечённого судака.

– Да вы гурман, любезнейший! – возмутился я.

А котёнок всё плакал, плакал.

И тут я понял, что он, возможно, болен. Может быть, поэтому его выбросили из дома? Чтобы не лечить?

И вот что мне теперь с ним делать?

Скажу честно, я как-то не имел никаких дел с котятами от самого глубокого детства. Тем более с такими вот мелкими и несчастными. И физиологию котят я знал чисто теоретически: четыре лапы, хвост и мяуканье. Вполне возможно, что это у него стресс, раз его мама-кошка бросила. Но я не уверен.

Мне нужно было