Слуга Государев. Бунт - Денис Старый

бы Артамон Сергеевич хорошо не знал своего друга, государя Алексея Михайловича, то мог бы подумать о том, что этот отрок смелый — байстрюк Тишайшего. Нет… Ну эти мысли уже из-за недосыпа за последние два дня.

Как и многие другие знатные люди России, Матвеев был уверен, что знатность не прививается воспитанием. Она — лишь следствие рождения, родственных связей. И в понятие это Матвеев вкладывал и то, как может человек говорить, как он смотрит на сильных бояр, насколько умеет понять и подчинять других людей.

Этот отрок, как видно, подчинять умеет. Причём так, что диву даёшься. А ведь целый полк привёл! И слушают его, сотники вон горой стоят!

— Потребно взять десятника под стражу и наказать своему человеку быть полковником! — сказал Юрий Алексеевич Долгоруков.

Матвеев ещё и не успел состроить недовольную мину и посмотреть на главу стрелецкого приказа, как в сторону Долгорукова уже посыпались одобрительные возгласы.

— Правильно говорит боярин Юрий Алексеевич, — согласился со словами Долгорукова Афанасий Кириллович Нарышкин. — Поставить своего полковника, и пущай сей полк усадьбы наши обороняет. А нам уходить потребно. В Троицу! Монастырские стены и Господь уберегут нас от татей.

Матвеев посмотрел на Нарышкиных и чуть было не поддался порыву окликнуть выборного полковника, того молодого, который уже отъехал на приличное расстояние. Так захотелось Артамону Сергеевичу заключить под стражу, вместо десятника, лучше сразу всех Нарышкиных.

Но боярин одёрнул себя. Он прекрасно понимал, что сейчас нужно держаться вместе. Что, пусть Нарышкины в большинстве своём и глупцы, считающие, что уже получили власть, но так или иначе противодействовать бунту придётся вокруг клана Нарышкиных.

— О мошне своей печёшься, Афанасий Кириллович? Так ты сам и поговори с тем десятником! Да пока ещё набат не прозвучал, собирая бунтовщиков — может, и поможет чем. Но Кремль оборонять потребно! — отвечал Матвеев.

Артамон Сергеевич пристально посмотрел в глаза сперва Афанасию Кирилловичу, после и молодому Льву Кирилловичу, молчавшему, но умудрявшемуся строить такие недовольные выражения лица, что Матвееву хотелось скривиться. А потом боярин жёстко припечатал:

— Али слушать меня будете во всём и не перечить? Али заберу царя и царевича и сам в Троицу поеду! Но уберегу их от глупости вашей, коя до крови приведёт!

— И кто тебе дозволит, Артамон! — прокряхтел старик Кирилл Полиектович Нарышкин.

— А кто станет против меня и полка моего? — громыхнул тогда Матвеев.

— Где же он твой? — растерянно, озираясь по сторонам и выискивая поддержку, спросил Юрий Алексеевич Долгоруков. — Я стрельцам голова!

Матвеев только лишь рассмеялся. Стало понятно, почему родовитый боярин, считай, что и не чинясь, позволил разговаривать с собой какому-то стрельцу. Понятно стало и то, почему от Матвеева далеко не отходят десять воинов иноземного строя.

— Артамон Матвеевич, так ты ж и есть головной бунтовщик! — первым о происходящем догадался Мартемьян Кириллович Нарышкин.

После этих слов двое бояр сместились и стали рядом с Матвеевым. Это были Григорий Григорьевич Ромодановский и Иван Максимович Языков. Матвеев махнул рукой своей охране, и тут же за его спиной стали ещё десять солдат иноземного строя.

Более остальных грозно смотрелся Григорий Ромодановский. Он был рослым, мощным мужем. Все знали, что если не Матвеев, то Ромодановский способен был стать главой клана Нарышкина. Такого боярина, как Григорий Григорьевич уважают уже за стати, пудовые руки, которые припечатают, так мало не покажется. Но Ромодановский был еще и решительным, и весьма неглупым человеком.

А вот Языков — хитрец. Невысокого роста, невзрачный на вид. Но такой… Без червоточины внутри. Умеет промолчать, улыбнуться, когда надо. Но сторону всегда выбирает по чести и совести.

После слов Мартемьяна, да после того, как Ромодановский и Языков, считавшиеся опорами клана… Нарышкины с Долгоруковым опешили.

— Подите, бояре, — обращался к Нарышкиным Матвеев, — в трапезную. Да не выходите оттуда.

Матвеев не ошибся. Будь Нарышкины смелыми и решительными, так сей же момент воспротивились бы воле Матвеева. Но они вдруг поняли, что силы-то за ними и нет. Приказать бы какому полку выступить против Матвеева — так нет возможности. И полка нет.

Мало того, оказалось, что таких полковников, на которых могли бы опереться Нарышкины, не сыскать. Слишком, может, они были заняты делёжкой серебра и поместий, не озаботились тем, чтобы быстро поставить везде своих людей на командование стрелецкими полками и полками иноземного строя.

Но знали Нарышкины, что только на силу и авторитет Матвеева они могут опираться. Для того и настаивали, чтобы Артамон Сергеевич быстрее вернулся в Москву. Авторитет у некогда всесильного боярина был высок. Кто его боялся, а кто почитал, чуть ли не за отца родного.

Если случится так, что Матвеев решит сам возглавить стрелецкий бунт, то ни Хованский ему не ровня, ни Толстые. Софью Алексеевну, по причине того, что баба (хоть и царевна), узколобые умы боярские не воспринимали всерьёз. Ну не бывало на Руси такого, кабы баба у власти стояла.

Ой ли не бывало?

То ли от недостатка образования, то ли отказываясь думать широко, Нарышкины не вспоминали, что в истории Руси уже было такое, когда женщина стояла у власти: княгиня Ольга Русью правила, пока её сын Святослав Игоревич неустанно воевал; Елена Глинская, матушка Ивана Грозного, могла бы некое время считаться и царицей — через мужчин именно она правила Великим Московским княжеством. А вспомнить о Софье Палеолог, которая очень весомо влияла на политику двора третьего Великого.

Но зачем же утруждать себя и искать какие-то аналогии в истории? Не было такого, потому что не было такого никогда!

— Все вотчины, поместья, что есть нынче у вас, как и те, что получите после, — вашими и останутся. На то я руку свою не наложу, яко и на чины ваши, — когда уже Нарышкины стали взбираться по лестнице на Красном крыльце, сказал Матвеев.

Лица у Нарышкиных как-то разом разгладились и не казались больше волчьими. Они ведь не столько за власть свою держались, чтобы управлять страной. Власть для этих людей нужна была, чтобы обильную сытость свою приумножить.

И вот на это, очень разумно и хитро, Матвеев посягать не собирался. Артамон Сергеевич не верил в то, что Нарышкины способны на какой-то умный ход, чтобы перекрутить обстоятельства в свою сторону.

Разве что подговорить царя Петра Алексеевича, чтобы тот заступился за родичей перед Матвеевым. Вот только и тут был серьёзный проигрыш у Нарышкиных.

Малолетний государь почитал свою матушку, но токмо как родительницу, а не правительницу.