Слуга Государев. Бунт - Денис Старый

Сзади нас шла делегация не менее, чем из двух десятков стрельцов из командного состава. Они несли гробовину. Удивительно, но на складе нашлось больше двух десятков гробов. И не скажу, что это хозяйство оказалось бесполезным грузом. Были уже потери: двое стрельцов были ранены в ходе той драки с бандитами и вскоре скончались. Нужно будет что-то думать с медициной. Стрельцов тех никто даже не пробовал лечить.

По обряду, наверное, нужно, чтобы гроб несли впереди родственников или близких людей усопшего. Но я распорядился иначе. Почему-то для меня стало очень важным зайти в родительский дом в первый раз и не с горем. Пусть оно и последует сразу же за тем, как я переступлю порог. Суеверие? Так в таком времени нынче живу, что без него никак.

— Ты! Это ты его загубил! — ещё метров за десять до крыльца дома меня встречала…

Девчонка. Лет… Четырнадцать, это я знал. Но выглядела она по-старше. Светленькая, с грозными и решительными яркими, зелеными глазами. Ох… придется оглоблей отваживать толпы женихов. Красивая сестренка у меня.

— Скажи девке, сестре твоей, кабы ушла в дом да не показывалась, особливо простоволосой, — громко, но чтобы не слышали окружающие, советовал мне Никанор.

Мне ни к чему отказываться от советов старика. В какой-то степени его стремление мне подсобить помогает ориентироваться в нравах этого времени.

— А ну, Марфа, уйди в дом! Нешто гоже простоволосой брата с мужами иными встречать? Замуж не выйдешь! — все мои слова канули словно в пустоту, но вот угроза, что девчонка не выйдет замуж…

Её тут же как корова слизала — так быстро умчалась Марфа в дом. Но мне было неприятно, что семья вот так обо мне думает. Так ведь недалеко и до бунта в элементарной ячейке общества — в нашей семье. Не хотелось быть обвиненным в смерти отца. Неприятно мне это.

Жилище знатного стрелецкого сотника Ивана Даниловича Стрельчина не казалось богатым. Но всё здесь было основательным. Вот заходишь в дом и видишь: всё чисто, все на своих местах, крепкие столы, лавки, ничего не шатается, не мокнет и не рассыхается.

Всё по-хозяйски. Пусть без ковров и стёкол. Маленькие оконца были затянуты слюдой, и в доме было темно, несмотря на то, что солнце уже взошло и день сегодня обещал быть безоблачным. Но это не портило впечатление от ухоженного жилья.

Я прошёл в большую комнату. Видимо, это была столовая — или, как теперь говорили, трапезная. Тут сидела пожилая, может, и не выглядела красавицей, но почему-то сразу мне показавшаяся милой и родной женщиной.

— Мама… — сказал я, и даже не знаю, правильно ли сделал, что подошёл, но тут же встал на одно колено и поцеловал обе руки женщины.

Охов и ахов возмущения от тех людей, что зашли в дом следом за мной, не было слышно. Да и плевать мне было бы на реакцию людей, если я хотел отдать данность женщине, которую очень хотел бы видеть и чувствовать своей матерью.

Не сразу, раздумывая, прислушиваясь, видимо, к собственным ощущениям, мама положила мне руку на затылок.

— Бог простит… И я прощаю… — сказала Агафья Стрельчина, моя мать. — Ведаю, что в бою батюшка наш погиб. То его воля. Страшился он помирать от старости, в саблей в руках желал почить.

— Матушка, — уже более решительно стал говорить я. — И ты, ни кто другой не ищите вины во мне.

Я посмотрел на молодого парня, сидевшего рядом с матерью и сжимавшего и кулаки, и зубы. Он смотрел на меня с ненавистью, будто бы готовился прямо сейчас рвануть в бой. Данила. Это не мог быть никто, кроме младшего брата, о котором успел рассказать отец. Он гордился Данилой-мастером.

— Данила, я поведу полк на защиту царя. Тебе же, как старшему, охранять родичей наших. В обитель пойдёте, сто рублей дам тебе. Отдашь их настоятелю монастыря, — говорил я.

— Уже отцовским серебром распоряжаешься? — прошипел Данила Иванович Стрельчин.

— Своим, Данила. Ещё раз перечить мне станешь — стрелецкий кафтан наденешь, а иным стрельцам я накажу охранять мать и сестру, — жёстко сказал я, ударяя кулаком о стол. — Нынче я голова рода нашего. И слушать меня станешь, аки батюшку ране.

Судя по всему, Данила — очень рукастый, мастеровитый парень, с техническим складом ума, но при этом не лишённый и воображения. Отец, конечно, говорил иными словами, но я для себя перевёл это так.

Но что Данилу пугало — это служба. Я не знаю пока, по нормативным ли актам стрелец, если имел сыновей, должен был их определять на стрелецкую службу. Или это не имело законодательного оформления, а было лишь данью традиции. Вместе с тем, если глава семьи — стрелец, то его детям, как правило, уготована подобная отцовской судьба.

Но Данила — ни в какую. А вот я, мой реципиент, напротив, всегда только и рвался быть стрельцом. Нет, сказал бы отец, то никуда бы братец не делся. Умным был и дальновидным сотник Иван Данилович Стрельчин. Понял, что сын-мастер-оружейник — куда как лучше, чем сын — плохой стрелец.

Уже через полчаса я стоял, как вкопанный. Вот только не меня вкапывали, а уже закапывали гроб с погибшим моим отцом.

Мать рыдала и уже дважды падала в обморок. Рядом стояли стрельцы да подхватывали её, били по щекам, приводя в чувство. Я слышал, как шептались бабы, черт их знает, откуда взялись, что всё правильно, горюет вдова по-людски. Мол, один обморок — это было бы даже неприлично.

И почему люди хотят абсолютно всё мерить какими-то мерками, укладывать всё в какие-то показатели? Вот я в обморок не падаю, но на душе так погано, что в какой-то момент даже захотелось ударить себя в бок. В тот самый, на который была наложена повязка. Так, чтобы заболела рана. А то с чего это она меня так мало беспокоит? Словно физическая боль могла бы побороть душевную — вот только это невозможно.

— Батюшка! — всхлипнула сестрёнка Марфа, когда немалый кусок глины, с трудом отлепившись от деревянной лопаты, с грохотом упал на гробовину.

Девочка прижалась ко мне, словно цыплёнок, ищущий укрытия. И впервые с момента начала погребения я немного оттаял. Обнял свою