Воронцов. Перезагрузка. Книга 9 - Ник Тарасов

— Хорошо, — согласился я.

Он дописал последний абзац, поставил точку, отложил перо:

— Вот, готово. Два экземпляра, как и велел Глеб Иванович. Прошу ознакомиться и подписать, если всё устраивает.

Я взял первый лист, внимательно прочитал. Всё было чётко, грамотно, без подводных камней. Пять процентов от выручки, ежеквартальные выплаты, контроль качества, право на проверку.

— Устраивает, — сказал я, беря перо.

Расписался на обоих экземплярах, поставил дату. Соколов тоже расписался как свидетель, поставил печать городской управы.

— Один экземпляр — вам, — он протянул мне документ. — Второй — Глебу Ивановичу. С этого момента договор считается заключённым.

Я аккуратно свернул свой экземпляр, убрал в ящик стола:

— Спасибо, Иван Петрович. Быстро сработали.

Он улыбнулся:

— Это моя работа, Егор Андреевич. Привык к срочным заданиям.

Я проводил его до дверей, попрощался. Когда он ушёл, я вернулся в кабинет, снова достал договор, перечитал.

Вот и всё. Теперь в Туле начнётся производство детских колясок. Через пару месяцев по улицам будут гулять десятки, а может, и сотни молодых родителей с такими же удобными колясками, как у нас.

Глава 16

Дни после заключения договора с градоначальником потекли в привычной, хоть и напряжённой суете. Я разрывался между заводом, где полным ходом шла подготовка к массовому производству механических ламп, и домом, где Машка осваивалась с ролью матери, а Сашка рос не по дням, а по часам.

Григорий с мастерами уже собирали второй и третий прототипы, отрабатывая технологию до мелочей.

В один из таких дней, когда я как раз собирался ехать на завод, во дворе послышался грохот телеги и зычный голос:

— Егор Андреевич! Я приехал!

Я выглянул в окно — у ворот стоял целый обоз, а на козлах первой телеги сидел, широко улыбаясь, мой тесть, Фома.

— Гости! — крикнул я, накидывая кафтан и сбегая по лестнице.

Я выскочил на крыльцо одновременно с Машкой, которая, услышав отцовский голос, бросилась ему навстречу.

— Батюшка! Приехал! — она кинулась к нему.

— Дочка! Машенька! — Фома спрыгнул с телеги, крепко обнял её, посмотрел на меня, его бородатое лицо расплылось в довольной улыбке. — Здравствуй, зятек! Принимай гостей!

— Всегда рад, Фома, проходи! — я крепко пожал его руку. — Какими судьбами?

— С добрыми вестями да с товаром! — он деловито оглядел свой обоз. — Привёз, что сделали в Уваровке. Стекло, фарфор, ножи булатные от Петьки — всё на продажу подготовил.

Я подошёл к телегам. Три воза, гружённые ящиками. Всё было аккуратно уложено, перевязано — ящики со стеклом, корзины с фарфором, свёртки с ножами. Уваровка работала как часы.

— А как там в деревне? — спросила Машка, не отпуская отца. — Как Степан? Как мужики?

— Всё в порядке, дочка, не волнуйся, — ответил Фома, входя с нами в дом. — Деревня цветёт! Картошку всю посадили, как ты велел, Егор Андреевич. Рядами, на глубину с ладонь, между кустами небольшой промежуток. Пшеницу, овёс тоже засеяли. А Степан-то наш, голова! Семь теплиц поставил, как ты учил!

Мы прошли в столовую. Матрёна тут же засуетилась, накрывая на стол — каша, молоко, пироги. Фома, усевшись, продолжал рассказывать:

— Семь теплиц! Мы уж редиску свою едим вовсю — сочная, сладкая! А огурцы — цвет завязывается уже! Народ работает, не ленится. Знают, что для себя стараются. Слава о нашей деревне уже по всей округе идёт. Люди просятся, хотят к нам переехать.

Машка всплеснула руками:

— Батюшка, как это здорово! Значит, свежие овощи уже есть!

— Ещё бы! — гордо сказал Фома. — Крестьяне в восторге. Говорят, никогда так рано овощи не ели. Обычно к июлю только созревают, а тут уже в мае редиску грызём!

Я кивнул, довольный. Теплицы работали именно так, как я и рассчитывал. Ранние овощи — это витамины, здоровье, разнообразие в питании.

В этот момент из комнаты вышла няня Агафья с Сашкой на руках. Фома замер, его взгляд приковало к маленькому свёртку.

— А это… это он? — благоговейно прошептал он.

— Он, батюшка, — улыбнулась Машка. — Внук твой, Александр.

Няня передала Сашку на руки деду. Фома, такой большой и грузный, взял внука с невероятной осторожностью, словно тот был сделан из тончайшего стекла. Он всматривался в крошечное личико, и по его щеке медленно скатилась слеза.

— Внук… — выдохнул он. — Кровь моя… Похож-то как… На тебя, Машенька, похож. Ну-ну, молодец какой! Крепенький, здоровенький! Весь в деда, весь в деда!

Я рассмеялся:

— Фома, ты же ещё толком не рассмотрел его!

— А мне и не нужно! — отмахнулся он. — Вижу — богатырь растёт!

Он не спускал Сашку с рук весь завтрак. Качал, что-то баюкал своим басом, с гордостью показывал Машке и мне. Сашка посопел, зевнул, но не заплакал — видимо, дедушкины объятия ему понравились.

— А где ночевать будешь, батюшка? — спросила Машка. — У нас гостевая комната есть, можешь остаться.

Он покачал головой:

— Спасибо, доченька, но я к Ричарду пойду. Договорился уже. У вас и так полный дом — бабушка, мать, отец, няня Агафья. Не хочу стеснять.

— Да какое стеснение! — возразила Машка. — Ты же семья!

— Знаю, знаю, доченька, — успокоил её Фома. — Но всё равно к Ричарду пойду. Там попросторнее будет. Да и Ричард один живёт — компания ему не помешает.

Я не стал настаивать. Ричард действительно жил теперь в отдельном доме рядом с лечебницей — два этажа, несколько комнат. Места хватало, и компания ему была бы только в радость.

— Ну что ж, — сказал я, поднимаясь из-за стола, — пойдем покажешь, что привёз.

Мы вышли во двор. Фома подошёл к первому возу, открыл один из них:

— Вот, стекло. Смотри, Егор Андреевич.

Я заглянул внутрь. Бутылки, аккуратно уложенные в солому. Стекло прозрачное, без пузырей, ровное. Семён не подвёл.

Второй воз — фарфор. Я открыл ящик, достал чашку. Белоснежная, тонкая, с синим узором по краю. Качество отличное.

— Митяй