Последний Герой. Том 1 - Рафаэль Дамиров

— Камера запотела, — подсказал я. — Крышка, похоже, открыта у чайника. Пар ушёл вверх, а там выходит — прямо на объектив.

— Чистяков, мотай назад, — приказал полковник. — Давайте посмотрим на этот чайник ещё раз.

Дежурный отмотал запись. Остановил. Полковник склонился ближе к монитору.

— Увеличь. Ещё… Ну-ка… Вот. Видите, крышка, — он повернулся к своим замам. — Закрыта крышка ведь?

— Да-да, конечно, закрыта, — закивали те послушно.

Хотя наверняка ни хрена там не разглядишь. Понятное дело — им сейчас всем выгодно, чтобы чайник оказался закрыт. Обратного не докажешь. Только пар-то валил как из паровоза. И заволокло камеру прилично. Запотевшее стекло, и вот тебе — слепая зона.

Но спустя несколько минут изображение снова проявляется. Камера «очнулась». Чайник уже не парит. Видно, что выключился. Седой, как ни в чём не бывало, сидит на шконке в той же позе. Рябого нет. И, видимо, за перегородкой уже лежит мертвец.

— Ну вот и всё, товарищи, — Мордюков достал носовой платок, промокнул лысину. — Несчастный случай. Сами убедились. Следов борьбы нет. Кусок мыла на полу мы все видели. Комитетский следователь всё оформит, зафиксирует. Скажем прямо — легко отделались.

Чистяков вымученно улыбнулся.

— А ты чего лыбишься? — рявкнул на него шеф. — Вы, бездельники, всё равно по шапке получите. Выговоры всей смене за слабый контроль по результатам служебной проверки.

Я про себя хмыкнул: времена меняются, а система — нет. При любом ЧП виноват сотрудник. МВД, как мачеха: бьёт — значит, любит.

* * *

Я вышел из ИВС, уже не сомневаясь: этот Артур Богданович оказался в камере с Рябининым не случайно. Слишком всё совпало — и время, и место. Кто он такой и как оказался в изоляторе в нужный момент — предстояло выяснить.

В сотый раз мысленно выругался: не хватало мне полномочий. Пока я всего лишь штабной аналитик, а не опер. При Мордюкове расспрашивать сотрудников ИВС не стал — не хотелось привлекать к себе его пристальное внимание. А вдруг он тоже в деле замазан? И часть этой всей постановки. Отыграл ведь свою роль убедительно — «впервые вижу», «впервые слышу». Но именно при нём седого и посадили в камеру к Рябинину. Только вдуматься — в будний день, когда ИВС забит под завязку, они вдвоём сидят. В камере на четверых — только двое. Совпадение?

Нет. Не верю я в такие совпадения.

На выходные — да, уголовников этапируют в СИЗО, освобождают койки. Потом возвращают — под следственные действия. Но сегодня четверг, вроде… Значит, камеры должны быть загружены. А тут — «номер на двоих», бляха.

Так… Раз я не опер, значит, надо поговорить с опером, напрячь его надыбать кое-какую нужную инфу. Проблема в том, что знаю я здесь пока только одного опера — и это мажор в пижонской рубашке. Ну и хрен с ним. Значит, не повезло парню. Пойду к нему.

* * *

Уголовный розыск располагался на первом этаже. Несколько кабинетов — в каждом от двух до четырёх человек, в зависимости от метража. Я шёл по коридору, заглядывая внутрь. Молодняк у мониторов, мышками щёлкают — один в один офисные аналитики. В каждом кабинете кто-то есть — двери приоткрыты, видно.

Разве опер должен в кабинете торчать? Раньше, бывало, тоже засиживались, но это только ближе к полуночи. Если уж собирались — значит, отмечали конец рабочего дня. Порежешь огурец, вскроешь банку шпрот, откуда-то нарисуется пузырёк. Ненадолго, по-свойски. Потому что с утра снова — работа.

Тогда пахали от зари до зари. На больничные не ходили — не по-пацански. Подставлять товарищей, перекладывать на их плечи дежурства и бумажную волокиту считалось западло. А сейчас… Только часы пикнули шесть вечера — и всё, отдел вымер. Как по команде. Хоть часы по ним сверяй.

Не ОВД, а гражданпроект какой-то. Ну да ладно, может, действительно всех жуликов пересажали, и теперь скучают, работы нет — ухмыльнулся я про себя. Шутка вышла плосковато, но в точку.

Вот я и вспомнил. Наш отдел, в девяностых. У нас оперов было человек двадцать. А молодых — от силы двое-трое. Остальные — за тридцать, за сорок и выше. Все опытные, было у кого учиться, наставничество крепкое, а сейчас один молодняк. Три года отработал и уже бывалый?

А старший опер у нас был, так вообще… Петр Макарович. «Дед», как мы его назвали — сорок лет в розыске, человек-эпоха. И работали мы тогда… Утром — максимум час в отделе. Дальше — на территорию. Опер без ног — не опер. И раскрывали не для отчётности и палки ради, а идейно к делу относились. Душой радели. Потому что знали: если не мы, то никто. И начальники нам не мешали, не лезли, и отчетами и прочей макулатурой нас не грузили. А сейчас? Сидят, и вся работа — это сводки, планы, докладные, отчеты, рапорта, справки. Бумажка на бумажке и бумажкой погоняет. Кто научит их настоящей оперативной работе? Никто. Да и не надо сейчас, я смотрю, особо никому. Главное — не проворонить срок и вовремя ответ на запрос отправить. Обмельчал опер… Довели службу.

Заглянул в один из кабинетов. За столами — трое. Все на одно лицо: субтильные, прически, рубашки, брючки, в которых никого не догонишь, случись чего. Один вообще в штанах в клетку и в синих кожаных кедиках с белой полосой. И спор у них не о делах — а о какой-то крипте.

— Биток ща на просадке, надо брать. К осени точно отскочит, — уверенно заявлял один.

— Нафига? SEC уже уши точит, опять регуляцию закрутят. Лучше в стейблы уйти и сидеть, пока всё не прояснится, — возражал второй.

— Всё равно без нормального DeFi кошелька нечего дергаться. Либо на бинансе через вэпээн, либо сливай всё.

На каком языке они говорят?

— Привет бойцам очень невидимого фронта, — усмехнулся я, переступая порог. — А где Шульгина найти? На двери написано, что он здесь сидит.

— Николай Николаевич у себя, — не глядя, буркнул тот самый в клетке и кедах.

Ну надо же… Николай Николаевич. Растёт мажорчик. Даже подчинённые уже по титулу его кличут. Осталось табличку «Босс» повесить на дверь.

— У себя — это где? — спросил я громче, чтобы перебить обсуждение каких-то токенов и прочих хренокинов.

— В кабинете начальника уголовного розыска, — раздалось в ответ с другого конца комнаты.

Ха! Наш пострел