Духи Минска - Екатерина Стрингель

Она попивала чай и по порядку рассказывала, зачем ищет Анну Николаевну. Рассказала про убежище в подвале магазина, про бомбардировки, семью Панфиловых, а также про то, что нашла ее данные в архиве Национальной библиотеки. О призраке она умолчала, сказав, что найти Анну было последней просьбой соседского дедули, которому она решила помочь. Под конец рассказа Федор и Анна переглянулись и взялись за руки. Так мило было наблюдать, как даже через столько лет совместной жизни они сохраняют нежные чувства друг к другу. Две морщинистые руки крепко держались друг за друга.

– Расскажите, пожалуйста, как вы оказались в Гродно? – спросила Настя, отпив еще глоток чая. Тепло от вязаного пледа и малинового чая приятно расходилось по телу, дрожь постепенно утихала, но чувствовался легкий озноб. – Судя по архиву, на момент войны вы находились в Минске.

– Как‐как… Очень просто. – Бабуля отставила кружку с чаем. – Меня отправили сюда по распределению после училища. Советский Союз был очень большой, могли и на Урал отправить работать. Повезло, что меня определили не так далеко. Устроилась швеей на фабрику, шили брюки на нужды советского народа.

До войны Гродно был польским городом. И после войны старались отправлять туда как можно больше молодежи, чтобы заселить «своими». А я и не против была: Гродно всегда казался красивым городом, мне сразу здесь понравилось. А потом мы познакомились с Федором – он работал механиком в цеху. Все девчонки с ума по нему сходили, а выбрал он меня. С тех пор вот и живем душа в душу.

«Это мой последний шанс. Это не может быть не она. Точно она. Она так спокойно реагирует на все мои рассказы».

– Извините за нескромный вопрос, – нетерпеливо сказала Настя. – А что с вами происходило во время войны?

Анна Николаевна и Федор молчали, смотря на огород через окно, по щеке старушки потекла слеза.

«Ну же, пожалуйста», – мысленно взмолилась Настя.

Анна Николаевна молчала. Вместо нее заговорил Федор:

– О том, что было на войне, не говорят вслух. Не дай бог кому‐то еще такое пережить. Анюта попала в еврейское гетто в Минске, еле жива осталась.

– О боже… – Настя прикрыла рот ладонью, желая забрать сказанное обратно.

Она вспомнила ужасные истории о жертвах гетто, которые рассказывала Лена. Перед глазами предстала картина, как расстреливают всех жителей дома без разбора и заселяют новых. Где‐то среди них была и Анна Николаевна, но каким‐то чудом ей удалось выжить.

– После всего, что там было, мне хотелось уехать из Минска навсегда, чтобы ничего не напоминало о произошедшем, – сквозь тяжелый всхлип тихо сказала старушка. – Когда мне предложили распределение в Гродно, я согласилась, не раздумывая. Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, – не Панфилова ли я? Нет, дитя, я никогда не была Панфиловой. У меня была фамилия Фридман.

– Как Фридман? Но… – Настя растерянно смотрела по сторонам, внутри расползалась паника, руки снова начало трясти.

– Вся моя родня тоже была Фридман, но никто не выжил, кроме меня. В последний раз я видела братьев и родителей, когда их увозили на машине куда‐то.

Федор сжал сильнее руку Анны, а затем приобнял.

На улице все так же лил сильный дождь и сверкали молнии. Настя неотрывно смотрела в окно, в голове появился белый шум. Так бывает, когда по телевизору заканчиваются все передачи и на экране видна лишь черно-белая рябь. Еще он бывает между радиостанциями, когда приемник не может словить сигнал. Или когда виниловая пластинка прозвучала полностью и иголка ходит по пустой поверхности. Сознание Насти в тот момент походило на такую виниловую пластинку.

– Будешь еще чаю? – Федор в третий раз повторил вопрос, прежде чем Настя отреагировала на него.

– Нет, спасибо большое, – растерянно ответила Настя. – Извините, я задумалась. Если вы не Панфилова, то у меня больше нет вариантов.

– Дитя, я бы и рада тебе помочь, но, увы, ничем не могу, – развела руками старушка.

Настя пробыла у них еще несколько часов, пока не закончился дождь. Анна Николаевна приготовила жареную картошку и котлеты, и они вместе поужинали. Настина бабушка готовила такие же в детстве.

Вещи не успели высохнуть к вечеру, Анна Николаевна сложила их в пакет и предложила ехать в вещах ее внука. Настя еще раз поблагодарила их за все и отправилась обратно на остановку электричек, натянув на голову черный капюшон. Дождь прекратился, но капли воды все еще стекали с листьев деревьев. Тропинки сильно размыло водой, и приходилось обходить глубокие лужи, кеды превратились из черных в коричневые. Электричка пришла почти сразу, и Настя отправилась обратно в Гродно, а затем прыгнула в поезд до Минска, придя к нему впритык.

Пассажиры вагона странно посматривали на Настину одежду: черная большая толстовка с изображением гигантского паука привлекала много внимания. Дети показывали пальцем и что‐то шепотом говорили родителям, бабушки крестились. И только молодой мужчина, сидящий неподалеку с чехлом от гитары, одобрительно кивнул и заулыбался.

«А может, прекратить поиски Анны? Я попробовала, не получилось. Вариантов у меня больше нет, я сделала все, что могла».

Тело начало сильно знобить, бросало то в жар, то в холод, накрывала слабость, словно кто‐то выкачал всю энергию из тела. Настя чувствовала, как поднимается температура.

По мере того как поезд приближался к Минску, становилось все хуже и хуже. Температура повышалась, сил оставалось все меньше. Начало болеть горло, да так, что больно было глотать слюну. У нее хронический ларингит с самого детства: при любой простуде первым страдает горло.

На обратном пути людей было гораздо больше: все сидячие места заняли, и полежать уже не получалось. Чтобы отвлечься, Настя продолжила читать книгу «Колыбель для кошки». Она дошла до момента, где описывался тот самый «Боконон», о котором говорил Андрей. По сюжету «боконизм» – это выдуманная религия. На острове, который описывался в романе, она была под запретом. И именно поэтому все население острова ее исповедовало.

«Если вы обнаружите, что ваша жизнь переплелась с жизнью чужого человека без особых на то причин, – писал Боконон, – этот человек, скорее всего, член вашего карасса».

В книге пояснялось, что карасс – это некоторая группа людей, члены которой часто даже не знакомы друг с другом, но играют тем не менее определенную роль в осуществлении замысла судьбы.

«Так получается, Паша со мной из одного карасса? Мы не знакомы друг с другом физически, но при этом имеем сильное влияние на судьбы друг друга. А