Конфедерат. Имперские игры. Война теней - Владимир Поляков

– Это… интересное предложение, – вынужден был признать граф. – Его величество обязательно выслушает нас, меня и своего сына. Добыча золота и особенно алмазов всегда интересна. А вы успели доказать, что разбираетесь в этом.

Намёк на золотые россыпи Аляски и бывших земель Гудзонской компании был очевиден, пояснений не требуя. Зато произнося эти слова, русский дипломат напряженно обдумывал глубину той ямы, в которую, вполне вероятно, предстояло спрыгнуть, чтобы найти находящиеся на дне сокровища.

Буры! Не самый приятный в общении народ. Косные, смотрящие исключительно в прошлое, почти фанатично религиозные и не любящие договариваться с чужаками. Чужими же для них были все, не говорящие на их зубодробительном языке африкаанс и не относящиеся к Голландской реформаторской церкви. Сложные даже для самых опытных дипломатов люди. И вместе с тем… Игнатьев понимал интерес своего собеседника к этим двум союзным республикам, находящимся сейчас одновременно в выгодном и одновременно уязвимом положении. Республики были лишены выхода к морю, а значит любая торговля оказывалась затруднительной, тем более при противодействии британцев. Трансваалю и Оранжевой как воздух требовался выход к морю, и даже их несколько медлительные и тугодумные лидеры начинали это понимать. Уже поняли, поскольку с интересом присматривались в сторону востока, желая расширить Трансвааль до бухты Делагоа. Понятно было, кто будет этому противодействовать. А раз так…

– У королевы много, – процедил Игнатьев известную английскую поговорку, напоминающую о большом числе военных кораблей флота Её Величества.

– Без своего флота Британия была бы чуть больше, чем ничто, – в саркастичной манере признал реальность Станич. – Но у нас даже сейчас есть что продемонстрировать. А скоро флаги империи поднимутся над броненосцами нового типа, способными к океанским плаваниям. Верфи загружены работой, и так будет длиться ещё очень долгое время. У вас, в России, как я знаю, тоже кипит работа. Сейчас Балтика и малые корабли на Азовском море, а скоро оживут верфи Чёрного. Давно пора, как по мне!

– Парижский трактат денонсируют во время затеянного вами трибунала, – приоткрыл карты Игнатьев. – Одно скандальное событие сольётся с другим. Так проще.

Станич лишь кивнул, признавая разумность подобного подхода. Что же до бурских дел, то оба сидящих в мэрском кабинете человека по умолчанию приняли успешность первичной договоренности. Этакая декларация о намерениях, которой не существует на бумаге, а потому и подписей не требующая. Взаимная выгода скрепляла намерения куда надёжнее чернил на бумаге.

Затем, спустя ещё примерно полчаса, когда бурская тема была обговорена несколько более подробно, Игнатьев услышал предложение и касаемо второго важного нюанса, продолжающего беспокоить нутро дипломата.

– Любовь и политический брак не всегда есть одно и то же. Но это не значит, что нужно убивать в себе настоящие чувства, замыкая себя в навязанном теми или иными обстоятельствами союзе. Уверен, что великий князь неплохо знает историю, в том числе и фаворитизма при дворах Европы. Зачастую возлюбленные королей, герцогов и прочих влиятельных персон имели вес куда больший, нежели их законные супруги.

– Воспитание, князь. И убеждённость в нерушимости клятв.

– Теория, – парировал Станич слова дипломата. – Видимо, не слишком-то окружение Александра Александровича озаботилось правильно преподнести ему практическую часть. И я не про адмирала Краббе, который, при всей его увлечённости женской красотой, слишком уж грубовато и прямолинейно всё показывает.

– Вы предлагаете…

Подвисшая в воздухе фраза, дающая собеседнику возможность продолжить. Вот Станич и продолжил:

– Не грубо, но изысканно. Плюс ко всему, присутствие на нашей следующей встрече уже моей вполне официальной… хм, фаворитки и просто близкого человека. С донесением до великого князя того факта, что её положение прочно и ни черта не изменится к моменту, когда я вступлю в брак с невестой из дома Романовых. Усиленное довольно явными намёками, что я собираюсь построить действительно тёплые и искренние отношения с будущей супругой. Одно другому… ни разу не помеха. Особенно если не слишком втягиваться в столь малополезное для нас классическое христианское мировоззрение. Преимуществ в нём маловато, а вот ограничений и проблем чересчур много.

Пинок, отвешенный Станичем в сторону христианской морали, Игнатьева совершенно не удивил. Всем заинтересованным людям было известно, что министру тайной полиции Американской империи на христианство в лучшем случае плевать. Да и продвинутые в конституцию империи пункты о полной свободе вероисповедания это подтверждали как нельзя лучше. Окружение «серого кардинала» также религиозностью либо не отличалось, либо и вовсе скептически относилось ко всем ветвям авраамизма вместе взятым. Да и сам Ричмонд в последние пару лет стал тем ещё месивом в плане веры. Христиане протестантского толку, прибывшие православные, ирландские и испаноязычные католики. С ними соседствовали мормоны с их официальным многожёнством из числа тех, кто конфликтовал с Бригамом Янгом, а потому предпочёл временно или окончательно покинуть Дезерет, эту теократическую республику. Ещё индейцы с их шаманизмом, многобожием и прочими странными культами. И все они имели полное право строить свои храмы, если, конечно, готовы были платить за землю и определённый налог на работу «культовых сооружений».

Для Игнатьева, выросшего в условиях отнюдь не строгой религиозности, но с чётким понятием сплетённой с государством и строго подчинённой императору православной церкви подобное было… в диковинку. Вместе с тем нельзя было отрицать эффективности американской модели. Не старой, что была в США – и продолжала быть в осколке оных, – а новой, где в имперской элите мог оказаться как мормон-многоженец, так и тот же чероки в генеральских чинах Стэнд Уэйти и ему подобные. Да и фотокарточки одного из «священных мест» этого народа в пригороде Ричмонда он видел. Впечатляло, несмотря на экзотичность и некоторую пока что простоватость оформления как бы храма.

Графа внезапно уколола пришедшая в голову мысль о том, что на родине-то даже проблему староверов никак решить не могут, по сути уничижая людей одной крови и по сути такой же веры из-за каких-то мелких различий в отправлении религиозных обрядов. Препятствием же решения были истеричные, прямо-таки бешеные крики большей части церковных иерархов. Ну и нежелание императора ломать через колено эту порой слишком громкую братию по поводу, не являющемуся с его точки зрения первостепенным. Заодно пришло понимание, что потом на эту тему нужно будет поговорить с самим Александром II. Не сразу, а лишь тогда, когда его положение и изменится, и упрочится. Зато с находящимся рядом великим князем подобные разговоры можно начинать вести уже сейчас. Идеалы панславизма, которые мгновенно отбрасывались цесаревичем, находили отклик в душе его младшего брата даже без усиленного влияния. Если же добавить влияние…

Призадумавшись, граф чуть было не упустил ещё одну важную грань всё ещё длящегося разговора. Станич