СМЕрШная история часть первая 1941 - Павел Киршин

От курева отказался, но запах дыма нюхнул. Терпеливо подождал, когда лейтенант докурит. Затем выдал. — Алекса, мы возьмём с собой.

Эмигрант так и оставался за рулём бронетранспортёра, держался за него, словно за спасательный круг. Когда от нас отстал тот генерал, мы с Фёдором сбегали в дом, где он ночевал раньше, и выменяли у одного хохлястого старшины солдатскую шапку с шинелью, взамен отдал затрофеенную у офицера серебрянную фляжку. Переодевшись, Алекс стал почти похож на нормального человека. Не скажу, что мне его стало жаль, просто так вышло, что я пообещал ему жизнь и относительную свободу, если поможет нам. Признаю, ляпнул, когда был под градусом, и потом, пока возвращались из рейда, всё прикидывал, как поступить. Можно было выпнуть из машины и скатертью дорожка, это было ему предложено, и он, неожиданно для всех, отказался, хотя мы тогда были на территории контролируемой гитлеровскими войсками. Мужики заявили, что он просто трусит, боится, что мы его шлёпнем, если он побежит к своим.

Да, он боялся, но не того, о чём говорили. Смерть, как и любого другого человека, Александера страшила. За уклонение от службы в армии, сына русского эмигранта ожидали тюрьма и возможно смерть. Поэтому, выросший в Германии, но воспитанный в русской общине, он был вынужден пойти служить третьему рейху. Молодой человек, с малолетства ассоциирующий себя с Россией, помнил наказ родителя, что родина у человека может быть только одна и отдать за неё жизнь святая обязанность честного человека. Он верил в это, мечтал увидеть страну, где находились могилы его предков и защищать её, как когда-то защищал его отец.

Он был с нами честен, когда вывалил это всё, кому, как не мне судить об этом, как там говорится? Мы в ответе за тех, кого приручили. Что? Кто-то котиков заводит, а у меня будет такой "питомец". Я смотрел на лейтенанта Лобанова, в ожидании ответа. — Он не нацист, сдался при первой возможности.

Лобанов не стал спорить, сказал, что обсудит с Леонидом. Знаю такие обсуждения, после них люди пропадают, пришлось забить на сон и присматривать за ними, чтобы не начудили. На посадку позвали в половину четвёртого, когда до рассвета было ещё далеко, думал будут какие-нибудь процедуры предполётные, проверки, или погрузки, но оказалось, что всё уже готово. Пришли — за нами двери закрыли и самолёт начал выруливать на взлёт. Наверное, стрёмно так взлетать, у лётчиков же нет моих способностей.

Про удобства салона рассказать? А их и не было, это же не транспортный самолёт, а бомбардировщик, кроме двух узких скамеечек, на которых и сидеть было трудно, лежала груда овчинных полушубков и мешок с унтами, на этом, забота о пасажирах заканчивалась. Мне было плевать на всё — начало лихорадить. Одел безразмерные унты, взял два полушубка и лёг в хвостовой части, на меня посмотрели и пристегнули ремнём к полу, словно я был каким-то грузом, кажется, умудрился заснуть до того, как мы взлетели.

— Сзади заходит! — Разбудив, мимо меня пробежал один из членов экипажа. — Юру осколком задело!

— Лёня! — Меня бил озноб. — Что стряслось!

— На раму наткнулись! — Прокричал он. — Наши в него стрелять начали, а фашисты в ответ! Кого-то ранили!

Вражеский самолёт летел много выше и похоже преследовал нас, пилоты ругались, но похоже ничего страшного в этом не видели.

— Лейтенант, скажи, чтобы меня к пулемёту пустили!

Десять минут на споры, две минуты на пристрелку и враг падает, разломанный на две части. Я даже успеваю рассмотреть одного из немцев, двое других мертвы, а этот пытался выброситься с парашютом. Не успел.

М-да, не с теми игрушками я играл. Двадцатимиллиметровая пушка — это вещь!

Было так холодно, что на слезившихся глазах смёрзлись ресницы, кормовой стрелок, сменивший меня у пушки, даже не сказал спасибо, настолько был охреневшим. От распросов отмахнулся, поспешив закутаться в овчину.

Проснулся уже в санчасти, сознание ясное, но в теле жуткая слабость, ноги еле шевелятся и с трудом поднимаю руки. Принюхался. Охренеть! Из того, что увидел, единственной хорошей новостью было то, что мне прочистили и наконец-то заштопали рану.

— Проснулся, герой, ну всё, значит жить будешь. Как тебя зовут хлопчик? — В палату шумно ворвался плотно сложенный мужчина в белом халате. — Так, чего молчим?

Сглотнув, понял, что сильно хочу пить. — Мне бы водички.

Молча, перекатываясь с пятки на носок, доктор разглядывал меня. Ждёт волшебного слова?

— Пригласите сюда лейтенанта НКВД Сиверцева. Мне самому позвать? — Процедил сквозь зубы, когда меня опять проигнорировали. — Лёня!!!

Леонид, флиртующий с полненькой медсестрой в конце коридора, подорвался в нашу сторону.

— Водички. — Повторил, на фоне слышимых шагов лейтенанта. — Мне.

А чего мы глазки потупили, и ручки трясутся? Странно, только что был таким уверенным.

— Что?! Что такое? — Вошедший Леонид обвёл нас взглядом. — Всё плохо?

— Поговорить нам надо, пусть товарищ выйдет… Товарищ, я вас имею в виду, или вы нам не товарищ.

Мы проследили взглядом, как доктор вышел за дверь. Мне показалось, или он действительно стал одного цвета с халатом? То-то же, нехрен злить.

— Лёня, скажи мне, я похож на идиота? — Начал наезжать на гэбэшника, неожидавшего от меня такого. — Какого хрена с меня столько крови откачали, вы совсем с ума посходили, решили воспользоваться моей беспомощностью? Не боялся, что окочурюсь?

Лейтенант оправдывался полученным приказом. Ну, я ему и выдал "Малый Петровский загиб" на большой Лёнькин прогиб. Жаль, сил было мало, быстро выдохся, спросил только, когда он попятился к двери. — Чей, конкретно, приказ ты выполнял?

***

Лежу за решёткой в больнице дрянной, взращённый в детдоме герой деловой.

Епт-ыть, как чувствовал. Вот как людям верить после таких закидонов, словно любопытные дети в песочнице. Отнять чужую машинку и, всё, что разбирается — разобрать. Не разбирается? Об асфальт её, вдруг всё таки разбирается. На фиг! Я не игрушка, не хочу быть разобраным.

Мля, насколько же было проще в тылу у немцев. Здесь, не успев доехать до первопрестольной, уже лишился почти пол литра кровушки. Алексу тоже досталось, сидит бедный в камере, судя по картинке из запахов, на допросах его били нежалеючи. Ну правильно, чего фашиста жалеть. Так он ещё и дворянских кровей, сын царского прихвостня? Получи гад ещё!

В обед попросил добавки — отказали, на просьбу выдать одежду — не ответили.

Эх, жаль не умею читать мысли, мне бы сейчас пригодилось такое умение. Чёртовы гэбэшники теперь больше молчат, рядом со мной, совсем перестали обсуждать что либо вслух, общаются