Барин-Шабарин 7 - Денис Старый

К неизбежной Первой Мировой Российская Империя придет с совершенно иным промышленным и научным потенциалом. И не даст себя развалить в 1917–1921 годах, как это случилось в предыдущем варианте истории. Откровенно говоря, мне все равно кто будет править моей страной — царь или парламент, министры-капиталисты или революционеры. Главное, они не должны допускать распада империи, как бы она ни называлась.

И предотвращать этот распад нужно уже сейчас. Не знаю, были ли в первом варианте во время Крымской войны события, сходные с тем, что произошло в Камыше? Вероятно — да, но не в таких масштабах. И будь я рафинированным интеллигентом, я бы, наверное, начал спрашивать себя — не вызванный ли моими стараниями недавний разгром британской кавалерии и турецкой пехоты стал причиной творившихся в сей деревеньке зверств?

К счастью — я не интеллигент. И в средствах, признаться, не слишком разборчив. Я даже способен на хладнокровное рассуждение, ведущее к пониманию пользы от этой расправы французских нелюдей над мирными поселянами, заставляющей вспомнить о белорусской Хатыни. Может, оно встряхнет русское общество? Заставит его, не жмурясь, прямо взглянуть в кладезь отворившейся бездны? Очень хочется в это верить.

Вагон неимоверно раскачивало. За окнами выла рождественская вьюга, втискивая снежинки между рамой и оконным стеклом. А в мозгу моем стучали пламенные строчки. Не мои — ибо я, вопреки общему убеждению, не поэт, а лишь плагиатор будущего, в самом широком смысле этого слова. И потому, открыв удобнейший дорожный саквояж фирмы «Две Лизы», я достал бумагу и карандаш, чтобы не возиться с пером и чернильницей — кстати, надо бы наладить производство «вечных перьев» — и начал записывать строфы великого стихотворения, адаптируя их к нынешним реалиям.

* * *

Николай Павлович Романов — первый в династии правящий под этим именем — вызвал к себе министра иностранных дел Нессельроде. Карл Васильевич отправился в Зимний дворец с тревогой в сердце. Он знал, что император болен и полярная стужа, захватившая столицу, несмотря на жаркое пламя в печах дворца, не способствовала улучшению его здоровья. Пятьдесят восемь лет еще не старость и если случится непоправимое в разгар войны, вряд ли это улучшит положение России.

Тревожило Карла Васильевича не только это. Известия, полученные из Крыма, потрясли его. Как и всякий честный человек, он не мог представить уровень такого зверства. Да, солдаты народ грубый, и во время Отечественной войны веселые галлы по отношению к мирному населению российских сел показали себя не лучшим образом, уступая в зверствах лишь полякам, но чтобы насильничать над женщинами, рубить палашами почтенных старцев и жечь дома!

Нет, воображение министра отталкивалось от тех мрачных картин, которые поневоле рисовались ему. Он привык к дипломатии, которая совершается на вощеных полах дворцов, в тиши уютных, набитыми книгами, кабинетов. Послы иностранных держав улыбаются, расшаркиваясь перед тем, кто представляет внешнюю политику крупнейшего в мире государства, но едва ли не впервые Нессельроде осознал, что не это определяет отношения между народами.

Кому как не министру иностранных дел России было знать, что за плечами лощеных европейских дипломатов стоят их хорошо вооруженные армии и морские флоты. И не ноты, не договоры, не следование заповедям Господа нашего определяют решения французов, австрийцев, пруссаков, а тем более — англичан. Они руководствуются лишь собственными, зачастую шкурными интересами. И только сила оружия и страх перед неизбежностью наказания может остановить их.

Едва граф выбрался из кареты, поставленной на полозья, ибо колеса вязли с снегу, который не успевали убирать с петербуржских улиц дворники, как его немедленно провели к императору. В личные покои. Это тоже было весьма тревожным знаком. Лакей провел Нессельроде в спальню, где и впрямь было жарко натоплено. Короткий зимний день померк за окнами и по покою разливался непривычно ровный, бестрепетный свет.

Министр невольно улыбнулся. Оказывается и в царском доме уже перешли со свечей на «шабаринки», как прозвали в народе керосиновые светильники, вслед за пушками нового образца. Граф был уверен, что уж это название точно переживет свой век. Однако улыбка тут же сползла с его лица, едва он взглянул на самодержца. Впервые в своей долгой жизни, Нессельроде видел монарха в постели.

— Слышали, конечно, Карл Васильевич, — слабым голосом осведомился император.

— Так точно, ваше императорское величество.

Николай махнул рукой, дескать, без чинов. Министр поклонился. В другой ситуации его бы обрадовал такой знак доверия от царя. Единственный в Империи, кто подписывался одним лишь именем и имел право обращаться на «ты» к кому угодно, Николай дал Нессельроде понять, что намерен говорить с ним не как с сановником, а как — с другом. Это дорогого стоило.

— Что предприняли по своему ведомству, Карл Васильевич?

— Прошу вашего дозволения, Николай Павлович, выслать из столицы всех сотрудников французского посольства. Ноту мы уже подготовили.

— Высылайте. К тому же, это в их собственных интересах… На Невском уже громят модные французские магазины… Дмитрий Гаврилович, конечно, принимает меры, но… Я понимаю своих подданных… Оленька из Штутгарта пишет, что узнав о зверствах французских солдат, велела сжечь все свои парижские платья… Наивно, конечно…

— Надеюсь, великая княжна и ее супруг находятся в полном здравии?

— Да, благодаря Бога… Однако вернемся к делам, Карл Васильевич.

— Я весь внимание, ваше величество.

— Ноты и даже возможного разрыва дипломатических отношений мало, Карл Васильевич. Считаю, что следует подготовить целый ряд мер по наказанию Французской империи, в доступных нам пределах. Я уже поручил Егору Францевичу составить записку, с предложениями по отчуждению и распродаже собственности, а также — по изъятию финансовых средств в банках империи, принадлежащих подданным Наполеона Третьего, каковые средства направить на нужды сражающейся армии, а также — на вспомоществование семьям пострадавших при резне в Камышах.

— Весьма смелый шаг, Николай Павлович, — произнес министр иностранных дел, — но, если позволите, высказать свое соображение — самодержец, полулежащий на высоко взбитых подушках, кивнул — не повлечет ли это аналогичных мер французского правительства в отношении ваших подданных, проживающих за границами Империи?

— Наверняка, повлечет, — сказал император. — Вероятно, понесет финансовые и имущественные потери и моя семья. Другой вопрос, а к чему нам, россиянам, собственность, а тем более — денежные вложения в иностранных банках? Кого мы этим поддерживаем? Не на проценты ли от наших вкладов французы, турки и англичане содержат свои армии, ныне пребывающие на нашей земле? Не пора ли нам пересмотреть