Барин-Шабарин 7 - Денис Старый

свое благодушное отношение к Европе? Может, уже достаточно видеть в них учителей и образец для подражания? И не настало ли время научиться лицезреть в них врагов?

От столь длинной и страстной тирады самодержец задохнулся и принялся мучительно кашлять. В спальню императора решительно вошел его личный медик Николай Федорович Арендт, напоил своего венценосного пациента микстурой. Укоризненно посмотрел на Нессельроде. Прокашлявшись, царь несколько минут молчал, потом произнес с не меньшей убежденностью:

— Болезнь заставила меня о многом передумать… Осознание собственной бренности вообще способствует прояснению ума… И чем дольше я думаю, тем яснее вижу, что деятельность Екатеринославского помещика, генерал-майора Шабарина имеет неоценимое значение для империи… Саша писал мне из Крыма, что именно благодаря новому, прежде небывалому подходу к управлению войсками и видам вооружения, мы нанесли британцам и их союзникам туркам, чувствительный урон… Моя венценосная сестра, королева Виктория, оплакивает отпрысков знатнейших фамилий своей империи, что ж — поделом. Не трогайте Россию!.. Но я не об этом сейчас… Шабарин… Екатеринославская губерния, при всем моем восхищении переменами в ней происходящими, слишком мала, чтобы оставаться единственным местом его поприща…

— Вы совершенно правы, ваше императорское величество.

— В таком случае, вы не станете возражать, если я назначу Алексея Петровича, вице-канцлером, Карл Васильевич.

* * *

Если дорог тебе твой дом,

Где ты русским выкормлен был,

Под бревенчатым потолком,

Где ты, в люльке качаясь, плыл;

Если дороги в доме том

Тебе стены, печь и углы,

Дедом, прадедом и отцом

В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчёл

И под липой сто лет назад

В землю вкопанный дедом стол;

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме француз топтал,

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал…

Если мать тебе дорога —

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб француз, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель…

Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

И пропал в кавказских снегах,

Что погиб за Смоленск, Москву,

За отчизны твоей судьбу;

Если ты не хочешь, чтоб он

Перевертывался в гробу,

Чтоб икону с ликом Христа

Взял француз и на пол сорвал

И у матери на глазах

На лицо Ему наступал…

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой во храм ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел, — так ее любил, —

Чтоб французы ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви…

Если ты французу с ружьем

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем, —

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

И пока его не убил,

Помолчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Пусть француза убил твой брат,

Пусть француза убил сосед, —

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужого ружья не мстят.

Раз француза убил твой брат, —

Это он, а не ты солдат.

Так убей француза, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина, —

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

Когда я умолк, среди собравшихся еще несколько мгновений царила тишина. Слегка переиначенные мною строчки Константина Симонова, которые будут — будут ли? — написаны спустя почти столетие, проникли в сердца севастопольцев — морских и армейских офицеров, солдат и матросов, барышень и господ, простых горожан. Все они собрались на Малаховом кургане, когда узнали, что я там буду читать «свое» новое стихотворение.

Я намеренно собрал их здесь. После событий в Камышах, Севастополь все еще бурлил. В вольноопределяющиеся шли сотни мужчин всех сословий — и дворяне и парни из купеческого сословия и мещане и мужики. Здесь, на Малаховом кургане, которому в первой версии истории, предстояло стать одним из самых легендарных мест, символов Севастопольской обороны, я собирался сколотить отряд добровольцев. Именно так, даже не своим полком, или корпусом. Это дело общее.

Высадка в Камышовой бухте должна стать частью общей операции Черноморского флота по блокаде Проливов и осаде Константинополя. Только Россия должна контролировать то бутылочное горлышко, через которое к Крыму, Азовскому морю и вообще — к Новороссии враг может в любой момент перебросить морем свои войска. Столица родины Русского Православия, священный Константинополь, должна быть очищена от британских шпионов.

И султану, если он хочет сохранить свою империю, придется согласиться на наш контроль над Проливами. Блокировав их, мы пресечем логистику англо-французского экспедиционного корпуса с моря. Да и все сделаем для того, чтобы поставки по суше были крайне затруднены. Этот поход русской эскадры к Босфору отвлечет внимание врага от места высадки нашего десанта у Камышей. Вот только участвовать в ней будут лишь добровольцы.

Вдруг тишина взорвалась криками:

— Правильно, Шабарин!

— Мы отомстим!

— Веди нас, Ляксей Пятрович!

Я поднял руки, призывая к тишине. И когда крики смолкли, сказал:

— Объявляется сбор пожертвований на нужды пострадавших жителей Камыша. Желающие внести лепту, подходите вот к этому столику… А тех, кто хочет поговорить на… иную тему, жду в этом вот шатре.

Произнеся эти слова, я сошел под гром аплодисментов с помоста, на котором выступал и действительно вошел в шатер, вход в который охранялся матросами Севастопольского флотского экипажа. Здесь стоял стол и два стула. Один для меня, другой — для «желающих поговорить на иную тему». Одобренные мною кандидаты по крытому переходу попадут во второй шатер, для медицинского освидетельствования.

Едва я уселся за стол и вынул из