Барин-Шабарин 7 - Денис Старый

Мы веселились, говорили ни о чём, вспоминали смешные истории. Особенно смеялись над тем, как важничал Петька, стараясь соответствовать взрослым. Как он пытался поддерживать разговор.

И то, что наследник присутствовал за столом почти как равноправный, тоже своего рода прогрессорство. Да и вообще, моё стремление участвовать в воспитании сына несколько выходило за рамки общепринятого отношения к детям.

Ведь как в этом времени? Родители лишь интересуются у учителей, как себя ведёт их ребёнок. Особо заботливые папы и мамы могут даже спросить у няни или учителя, гувернёра, чем живёт и что думает их наследник. Не у ребенка, общение с которым дозировано.

А я спрашиваю у сына самостоятельно о его жизни, не полагаясь на чьё-то мнение. Пусть служба не позволяет делать это постоянно — и я об этом искренне сожалею, — но не представляю, как, пусть и очень положительные, но чужие люди, могут знать для моего ребёнка больше и быть ему ближе, чем я сам.

Не припомню, чтобы Пушкин посвящал стихи своим родителям, но все знают, как он любил свою няню Арину Родионовну. Она, без сомнения должна была быть достойной женщиной. Но где же мама в творчестве великого поэта? А отец?

Но вечер закончился, как все в этом мире, да и в другом.

— А без тебя на войне никак не обойдутся? — спросила Лиза, когда мы далеко за полночь, распрощавшись с гостями и укладывались спать.

— Нет, любимая, не сейчас. Может быть, скоро… — уклончиво сказал я, приобнимая жену.

— Ай! Больно! — выкрикнула Лиза.

Я отшатнулся, подумав, что своими объятиями как-то сделал неприятно любимой женщине. Но когда она схватилась за низ живота, понял…

— Доктора сюда, живо! — не своим голосом заорал я.

Услышал, как засуетились слуги, как начали кричать и кто-то куда-то побежал. А я вот, признаться, растерялся знатно. Видеть, насколько больно Лизе, казалось невыносимым мучением.

— Что делать? Лиза, скажи, чем тебе помочь! — казалось, что я говорил, но нет — кричал.

— А ну, успокоился и взял себя в руки! — прикрикнула на меня Лиза.

Наверное, сейчас выглядел так «интересно», словно картину с меня пиши. Такую, шаршево-гротесковую. А назвать эту картину можно «Как жена может поддерживать остолбенелого мужа при родах». Я окаменел и, скорее всего, побледнел, стоял оцепеневший с выпученными глазами.

С одной стороны, был удивлён тем, каким моя жена наделена самообладанием, какой силой. С другой стороны, я уверен, что если бы сейчас стоял вопрос о том, нужно ли принять ли роды у кого-нибудь, пусть у служанки или у абсолютно посторонней женщины, я бы сделал это не колеблясь. Но у собственной жены…

— Вот и воды отошли… Успеет ли доктор? — сказала Лиза, лишь только немного кривясь от скорее даже не от боли, а от неловкости.

И так она спокойно это произнесла! Настолько умиротворённо, что я поверил, что всё будет хорошо. Но… ненадолго. Волнение и даже паника вновь вернулись.

Между тем, я пришёл в себя и порывался самолично ехать за доктором. При этом понимал, что вся сотня моей личной охраны отправилась в Екатеринослав. Сейчас ещё и перестараются, привезут ко мне как бы не всех врачей города. А и пусть, был бы только с этого толк.

— Да что ты мечешься? Ну, кольнуло у меня, нынче почти ничего не болит. Только воды отошли, а вот через полчаса или час, вот тогда будет больно, и лучше на глаза мне не показывайся, а то и тысячу раз прокляну, и могу так сквернословить, что и разлюбишь! — сказала Елизавета Дмитриевна Шабарина и улыбнулась.

— Никогда! — только и произнес я.

И правда, чего это я! Жена рожает раньше срока, двойня, на дворе середина XIX века, и медицину я не успел развить до того уровня, чтобы подобные роды были естественными и с минимальными последствиями. А так — да, всё в порядке! Стоит ли думать о статистике, когда каждая третья женщина при родах двойней помирает?

Что-то я вообще одурел, и глупости одолевают меня. Нельзя даже думать о таком!

— Разрешишься детками — храм построю. Самый большой и великий храм во всей империи!

Ну, а вдруг Господь услышит и всё будет хорошо!

— И с чего они раньше срока спешат свет Божий увидеть? — сокрушался я, ходя из стороны в сторону, от угла к углу, лишь только голову не отворачивал, всё смотрел на полулежащую в кресле Лизу.

— Вот умный ты, Алёшенька, но как есть — дурак! По срокам всё у нас хорошо, ну на десять дней может раньше срока. Двое их, так от тесноты раньше стараются высвободиться! — тяжело дыша и несколько побледнев, сказала Лиза.

— Ну ладно я дурак невнимательный! Ты-то чего? Ну, какие же нам приёмы, гости? Да разве же я пошёл бы работать, коли такое⁈ Сидел бы подле, дома, докторами окруженный! — сказал я и одёрнул себя.

Разве же можно в такой ситуации ещё и впрямь в чём-то критиковать и обвинять жену? Да и понимаю я, почему она так поступила. И теперь буду, если, не дай Бог, что дурное случится, корить себя. Не отвлекала, помогала, понимала… Да нет же, всё будет хорошо!

— Алексей Петрович, покиньте помещение! — в комнату ворвался вихрем Леонтьев Михаил Иванович.

Я со страхом посмотрел на молодого человека. Доверить свою жену вчерашнему выпускнику Харьковского университета?..

— Почему вы? Где иные доктора? — сказал я.

— Алексей Петрович, сколько раз я должен повторить, чтобы вы покинули помещение! — голос молодого человека был предельно решительным и настойчивым. — Я был подле вашей усадьбы, а люди ваши уже тревогу в городе бьют. Кричат, врачей зазывают. Так что я тут. И я имею свой долг. Покиньте помещение и пришлите слуг. Вода нужна, мыло…

И настолько ли он был молодым… Я, небось, старше Леонтьева года на два всего. Да, конечно, я — дело другое. Но…

— Вы станете очень богатым человеком. У вас будет своя больница. Пусть дети и жена будут здоровы!

Сказав это, я ушёл. Недалеко, конечно, но всё же здраво рассудил, что профессионалам нужно доверять. Да и нет больше врачей, никого ещё пока не привезли, кроме Леонтьева. И были в нём и уверенность,