Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

Серов, улыбнувшись тонкой, холодной улыбкой, встал, подошёл к карте и коснулся булавки, обозначавшей Асмэру:

— Пытать? Мы не торопимся, полковник. У нас есть время, а у вас — семья в Риме, да? Подумай о них. Что будет с твоей женой, детьми, если ты не заговоришь? Мы найдём их, если надо.

Лоренцо, сжав кулаки так, что верёвки врезались в кожу, ответил:

— Не трогайте мою семью, вы, грязные псы. Вы ничего не получите. Я скорее умру, чем предам Италию.

Серов, посмотрев на него, сказал:

— Мы узнаем всё, полковник. С тобой или без тебя. Но с тобой будет проще. Подумай до утра. Оставьте его, — он махнул рукой Волкову и Козлову.

Волков, схватив Лоренцо за плечо, потащил его в соседнюю комнату, сырую и тёмную, с каменным полом и решёткой на окне. Козлов, закрыв дверь, сказал:

— Он крепкий, Михаил. Но сломается. Все ломаются.

Серов, вернувшись к карте, ответил:

— Посмотрим, Ваня. У нас есть время, а у него — нет.

Глава 18

Утро 21 февраля 1936 года в Берлине было холодным, с низким серым небом, из которого сыпал мелкий снег, покрывая улицы тонким белым слоем. Тиргартен, обычно зелёный и шумный, теперь выглядел уныло: голые ветви лип и каштанов, припорошенные снегом, качались под порывами ветра, а дорожки, усыпанные гравием, хрустели под ногами редких прохожих. Шпрее, тёмная и неспокойная, отражала тусклый свет, её воды лениво плескались о каменные набережные, покрытые наледью. Вдалеке, на Вильгельмштрассе, здания министерств, массивные и серые, высились, как молчаливые стражи, их окна светились жёлтым светом, а дым из труб растворялся в холодном воздухе.

Ларс Эклунд, стоял у окна своего кабинета, глядя на заснеженную улицу. Его светлые волосы, аккуратно зачёсанные, слегка растрепались от привычки проводить рукой по голове, а серые глаза, усталые и внимательные, отражали внутреннее напряжение. Сегодня был день встречи с Вильгельмом Канарисом, главой Абвера, и Ларс чувствовал, как его сердце бьётся быстрее, чем обычно. Он поправил тёмный костюм, затянул узел галстука и взял папку с бумагами, которые подготовил для вида: отчёты по торговым соглашениям между Швецией и Германией. Его задача была сложной — вложить в беседу с Канарисом намёки, которые могли бы направить разговор к интересам Москвы, не вызывая подозрений. Он думал: «Канарис умён, осторожен, как лис. Задавать прямые вопросы — это сразу же вызовет подозрение. Надо быть умнее, говорить о нейтралитете, о Европе, о Москве, но так, чтобы он сам раскрылся».

В холле посольства Ларс встретил посла Карла Густава Хедстрёма, который уже надевал тёмное пальто и шляпу. Хедстрём выглядел, как всегда, спокойно, но его глаза выдавали лёгкую усталость. Он сказал, поправляя шарф:

— Ларс, ты готов? Канарис ждёт нас в своей резиденции к пяти. Не опаздывай, он ценит пунктуальность.

Ларс, кивнув, ответил, но внутри он чувствовал холод:

— Конечно, господин посол. Я взял отчёты по торговле. Может пригодится для разговора. Канарис часто приглашает вас?

Хедстрём, улыбнувшись, сказал:

— Не так часто, Ларс. Он любит неформальные беседы, вино, политику. Но всегда осторожен. Сегодня, думаю, будет говорить о нейтралитете Швеции. Ты же знаешь, как немцы к этому относятся.

Ларс, чувствуя, как пульс ускоряется, ответил:

— Да, господин посол. Немцы любят ясность. Я подготовил заметки, чтобы поддержать беседу, если нужно.

Хедстрём кивнул, его взгляд задержался на Ларсе:

— Хорошо. Но не слишком любопытствуй, Ларс. Канарис — не тот человек, с которым можно играть.

Ларс, улыбнувшись, сказал:

— Понимаю, господин посол. Я буду осторожен.

Они вышли из посольства, где их ждал чёрный Mercedes, припаркованный у тротуара. Водитель, молодой немец в серой униформе, открыл дверцу, и машина, мягко заурчав, тронулась по заснеженным улицам Шарлоттенбурга. Дома с высокими фасадами, покрытые снегом, проплывали за окном, их окна светились тёплым светом, а прохожие, закутанные в шарфы, спешили домой. Ларс смотрел в окно, его мысли кружились: «Как подойти к Канарису? Он видит всё насквозь. Если я переборщу, он заподозрит. Но если буду слишком пассивен, Москва не получит ничего. Надо говорить о нейтралитете, о СССР, но так, чтобы он сам заговорил об Абвере».

Резиденция Канариса, в тихом районе Груневальда, была окружена высокими соснами, чьи ветви, покрытые снегом, гнулись под его весом. Дом, двухэтажный, из красного кирпича, с большими окнами и черепичной крышей, выглядел уютно, но строго: кованая ограда, аккуратно подстриженные кусты, дорожка, очищенная от снега. У входа стоял адъютант, молодой, в тёмном мундире, с холодным взглядом. Он провёл Хедстрёма и Ларса в холл, где дубовые панели на стенах, персидский ковёр и камин, потрескивающий дровами, создавали тёплую атмосферу. Хрустальная люстра отбрасывала блики на потолок, а запах свежесваренного кофе смешивался с лёгким ароматом дорогих сигар. Ларс заметил на стене картину с морским пейзажем — дань прошлому Канариса, офицера флота.

Вильгельм Канарис встретил их в гостиной. Его тёмный костюм, безупречно сидящий, подчёркивал худощавую фигуру, а улыбка, сдержанная, но доброжелательная, скрывала его истинные мысли. Он протянул руку:

— Господин посол, господин Эклунд, добро пожаловать. Рад видеть вас. Прошу, садитесь. Вина? Или кофе?

Хедстрём, сняв пальто, ответил:

— Вильгельм, спасибо. Вино подойдёт. Ваш дом, как всегда, гостеприимен.

Ларс, садясь в кресло, обитое зелёным бархатом, кивнул:

— Кофе, господин Канарис. Спасибо за приглашение.

Канарис, указав на стол, где стояли бутылка рейнского вина, кофейник и тарелки с печеньем, сказал:

— Надеюсь, дорога была не слишком утомительной? Берлин зимой суров, но Груневальд — тихое место. Здесь можно говорить без спешки.

Гостиная, просторная, с книжным шкафом, заполненным томами по истории и военному делу, и окнами, выходящими на заснеженный сад, дышала покоем. Камин потрескивал, бросая тёплые отблески на лица. Канарис, разливая вино, начал беседу, его голос был спокойным, но Ларс чувствовал, как он внимательно следит за каждым словом:

— Господин посол, Швеция остаётся островком нейтралитета в этой бурной Европе. Испания горит, Франция маневрирует, Москва строит планы. Как Стокгольм смотрит на всё это?

Хедстрём, отпив вина, ответил, стараясь взвешивать каждое слово:

— Вильгельм, мы держим нейтралитет, как всегда. Стокгольм хочет мира, но следит за событиями в Европе. Испания сейчас беспокоит всех, а Москва… Она, как всегда, загадка.

Канарис, кивнув, посмотрел на Ларса, его глаза сузились:

— Господин Эклунд, вы, кажется, интересуетесь политикой. Что думаете о Москве? Их амбиции растут, не так ли?

Ларс, чувствуя, как сердце