Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

— Папа, я построил башню! Высокую, выше меня! Но она упала. Поможешь построить новую? А у тебя на работе есть такая?

Клара, ставя тарелки на стол, сказала:

— Карл, папа работает с бумагами, ему некогда строить башни на работе. Ханс, садись, ужин готов. Но ты какой-то отстранённый. Скажи, что тебя беспокоит? Ты почти не говорил весь вечер.

Ханс, садясь, ответил, стараясь улыбнуться, но его мысли кружились вокруг Вольфа и риска, которому он себя подвергает:

— Клара, это просто работа. Много дел, отчёты, встречи. Расскажи, как прошёл твой день? Как дети?

Клара, садясь рядом, посмотрела ему в глаза, её голос стал серьёзнее:

— День как обычно, Ханс. Эрик спорил с учителем, Анна рисовала, Карл строил свои башни. Но я вижу, что ты мыслями не с нами. Ты всегда был честен со мной, но теперь… Ты стал другим. Это из-за работы? Или что-то большее?

Ханс, взяв её руку, почувствовал тепло её ладони, но внутри его жгло чувство вины:

— Клара, это временно. Работа требует много сил. Времена неспокойные, ты же знаешь — Испания, Москва, Париж. Все говорят о переменах. Но я здесь, с вами, и это главное.

Эрик, жуя хлеб, спросил, его глаза блестели любопытством:

— Папа, а что такое Абвер? Ты там главный? Или ты ищешь секреты, как в приключенческих книгах? Расскажи что-нибудь!

Ханс, помедлив, ответил, стараясь говорить просто, чтобы не выдать тревоги:

— Эрик, Абвер — это место, где работают с информацией. Карты, документы, планы. Мы читаем газеты, слушаем радио, собираем данные. Это не так захватывающе, как твои книги, но там тоже важная работа. Ты лучше расскажи, что было в школе?

Эрик, пожав плечами, сказал, его голос был чуть обиженным:

— Школа скучная, папа. Математика, история, всё время одно и то же. Но я хочу быть как ты — работать с секретами! Ты же делаешь что-то важное, да? А не занимаешься ерундой, как я.

Ханс, сглотнув, ответил:

— Важное, Эрик. Но не всегда интересное. Лучше учись хорошо, это пригодится. И учеба — это не ерунда. Не говори так.

Анна, перебивая, сказала:

— Папа, я нарисую тебе карту! С реками и горами. Хочешь?

Ханс, засмеявшись тихо, ответил, стараясь скрыть тяжесть на сердце:

— Конечно хочу, дочка. Нарисуй, я посмотрю.

Клара, улыбаясь, сказала:

— Ханс, ты обещал детям рассказать историю на ночь. Они ждут.

Ханс, кивнув, ответил:

— Хорошо, Клара. После ужина расскажу. Но мне нужно вернуться в офис ненадолго. Отчёт не закончен.

Клара, нахмурившись, посмотрела на него, её голос стал резче:

— Опять, Ханс? Ты почти не бываешь дома. Дети скучают, я скучаю. Что за отчёт, который не может подождать до утра? Ты никогда не был таким… отстранённым. Скажи мне правду, Ханс. Что происходит?

Ханс, встретив её взгляд, почувствовал, как сердце сжалось. Он хотел рассказать ей всё — о Вольфе, о риске, о документах, — но слова застряли в горле. Вместо этого он сказал:

— Клара, это работа. Раньше все было проще, но сейчас времена сложные, ты же знаешь. Я делаю, что должен, ради нас, ради Германии. Я вернусь до полуночи, обещаю.

Клара сжала его руку, её глаза были полны тревоги. Она ответила:

— Ханс, я верю тебе. Но будь осторожен. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Дети нуждаются в тебе, и я тоже.

Ханс, поцеловав её, вышел, его сердце колотилось. Он сел в Opel Olympia, мотор заурчал, и машина тронулась по тёмным улицам Шарлоттенбурга. В Абвере, на Tirpitzufer, здание было почти пустым, лишь дежурный в сером пиджаке кивнул ему, проверяя пропуск.

Коридоры, длинные, с отполированным паркетом, были непривычно тихими. Ханс вошёл в свой кабинет, запер дверь, его сердце забилось быстрее. Он открыл сейф, достал документы — отчёты о передвижениях советских войск на западных границах, планы по координации с Японией, карты с пометками о военных заводах. Он достал миниатюрную камеру — устройство, полученное через посредников, тонкое, как часы, с объективом, способным фиксировать страницы в тусклом свете. Камера щелкала тихо, фиксируя каждый лист: отчёты о советской армии, переводы «Правды», шифровки из Каунаса, данные по Японии. Свет настольной лампы, тусклый и жёлтый, отражался в его глазах, где смешались решимость и страх. Ханс работал быстро, но тщательно, переворачивая страницы, чтобы не оставить следов. Закончив, он спрятал камеру в карман пиджака и достал бумагу — тонкую, с водяными знаками, как в советских учреждениях, полученную от того же контакта. Он взял перо, обмакнул в чернила и начал писать. Он запечатал письмо в конверт, тоже из советского материала, с печатью, имитирующей московскую, и спрятал его в сумку, среди обычных бумаг. Сердце колотилось, мысли кружились: «Если меня обыщут, это конец. Но без этого Германия падёт под Гитлером».

Ханс вышел из кабинета, его шаги по коридору были осторожными, но уверенными. Встретив Курта Шмидта, который выходил из соседнего кабинета, он кивнул, стараясь выглядеть обычно. Курт сказал:

— Ханс, ты ещё здесь? Все уже разошлись. Что, отчёт для Канариса не даёт покоя? После Вольфа все на нервах, знаешь. Хансен сегодня утром спрашивал о твоих контактах с литовцами. Что-то не так?

Ханс, сжав ручку портфеля, старался выглядеть спокойным, но внутри он напрягся:

— Курт, всё под контролем. Литовцы делятся информацией скупо, но данные по СССР есть. Отчёт для Канариса почти готов. А ты что так поздно?

Курт, прищурившись, сказал, его голос стал тише, почти заговорщическим:

— Ханс, ты знаешь, как это работает. После Вольфа все подозревают всех. Я слышал, гестапо копает глубже. Они думают, что утечка была не случайной. Ты уверен, что твои люди чисты? Ты ведь вёл Вольфа.

Ханс, почувствовав, как кровь прилила к лицу, ответил, стараясь скрыть волнение:

— Курт, Вольф сам виноват. Он был неосторожен, слишком много говорил. Я делал, что мог, чтобы прикрыть его. Но Москва… Они знают больше, чем мы думаем.

Курт, кивнув, сказал, не отрывая взгляда от Ханса:

— Возможно, Ханс. Но будь осторожен. Канарис не любит ошибок, а гестапо не любит загадок. Если что-то всплывёт, это ударит по всем нам.

Ханс, кивнув, ответил:

— Знаю, Курт. Я слежу за своими делами. Иди домой, уже поздно.

Курт, хлопнув его по плечу, сказал:

— Ты тоже, Ханс. Не засиживайся. И держи ухо востро.

Ханс вышел из здания, его шаги по