Первый пользователь. Книга 14 - Артем Сластин

Тридцать семь тысяч за считанные минуты. И это число росло с каждой секундой.

— Твою мать! Что ж за день то такой?

Глава 14

Глава 14:

Холод.

Насколько Хуан помнил, холод всегда сопровождал его. Всю его жизнь. И он ненавидел его. Ненавидел всей душой, каждой дрожащей клеткой, каждым замерзающим суставом! Ненавидел тихой, клокочущей ненавистью, которая лишь ждала своего часа.

Он въелся в кости маленького Хуана Эрнандеса раньше, чем тот научился ходить.

Иронии этому факту придавало то, что жили-то они в тёплых краях. Среднегодовая температура в Гвадалахаре составляла порядка двадцати пяти градусов по Цельсию. Ночью она часто опускалась ниже, плюс рядом проходили грунтовые воды, отбирающие пару градусов, но местные, казалось, не чувствовали ни малейшего беспокойства, спокойно наслаждаясь жизнью.

А вот для маленького Хуана холод был его спутником. Болезнь Аддисона — довольно редкое заболевание, при котором организм не вырабатывает достаточно жизненно важных гормонов, приводящее к усталости, потере веса, низкому давлению и постоянному ощущению холода, даже в жару. Наследственное заболевание, передавшееся от матери.

Да и их жилище — жалкое сооружение из местами ржавого гофрированного железа, грязного картона и гниющей фанеры — не добавляло здоровья.

Постоянный холод, пробивавшийся сквозь щели, гулявший по земляному полу. Холод сырой, промозглой земли под тонким слоем вонючих тряпок, служивших ему постелью. Холод страха, сковывавший горло ледяным комом, особенно в моменты, когда за тонкими стенами у соседей раздавались пьяные крики, угрозы, выстрелы, или тот жуткий, чавкающий, мокрый звук — от ножа, входящего в ещё живое тело. Холод смерти, поселившийся в глазах его матери, Марии, задолго до того, как чахотка окончательно доконала её.

Его мать боролась из последних сил. Стирала вонючую одежду бандитов и таких же, как они, нищих — за пару жалких песо. Монеты тут же уходили к вечно злым торговцам, вымениваясь на жменьку заплесневелой кукурузной муки, на горсть полугнилых, червивых бобов или, в лучшие дни, на обрезок жесткой, как подошва, вонючей говядины. Пища для псов, а не для людей, но другой они не знали. И эта борьба убивала ее. Кашель с каждым днём становился всё более хриплым, булькающим, рвущимся из глубины. По утрам на тряпке, которой она прикрывала рот, оставались алые пятна крови, а её глаза, когда-то теплые, карие — тускнели.

Хуан запомнил ее руки, тонкие, почти прозрачные, с синими прожилками, проступающими под кожей, и вечно холодные от ледяной воды, в которой она постоянно стирала тряпки. Он прижимался к ней по ночам, стараясь согреть своим жалким теплом, но у него ничего не выходило. Женщина постоянно дрожала, даже в те дни, когда солнце, пробившись сквозь вечный смог трущоб, нагревало жесть крыши, и воздух внутри лачуги становился спертым и горячим — она сидела, кутаясь во все тряпки, какие были, и дрожала мелкой, частой дрожью, не в силах согреться.

В день, когда она умерла, ему исполнилось пять лет, и он впервые развел огонь.

Сделал его тайком, за грудой вонючего мусора в конце грязного прохода между лачугами. Место было продуваемое, опасное, но скрытое от глаз.

Если бы соседи увидели его, разжигающего пламя, то простыми побоями бы он не отделался. Слишком уж страшны были пожары в трущобах, уносящие тысячи жизней.

Сухие щепки от разбитых палет, обрывки газет, пропитанные грязью, промасленная ветошь — это были его сокровища. Он украл спички у спящего пьяницы, развалившегося в луже собственной блевотины. Пальцы дрожали, когда он первый раз чиркнул, завороженно уставившись на огонёк пламени. Первая попытка обернулась жалким пшиком, пока он любовался, — ветер задул слабый огонек, оставив лишь дымок и горький запах серы. А вот вторая уже была значительно лучше. Язычок пламени лизнул бумагу, заколебался от сквозняка, замер на мгновение, но всё же начал разгораться. Сначала робко, потом увереннее.

Тепло.

Впервые в жизни он почувствовал настоящее, физическое тепло, исходящее не от дрожащего тела матери, а от этого дикого, как будто живого существа — пламени. Оно обожгло лицо, высушило слезы на щеках, согрело окоченевшие пальцы. Для пятилетнего ребёнка, потерявшего всех родных — это было больше чем откровение — настоящее Прозрение.

И в итоге это стало его навязчивой манией. Единственным светом в кромешной тьме его существования.

С тех пор огонь не покидал его. Он стал его спутником, его единственным другом. Хуан разжигал маленькие костры в консервных банках, рискуя спалить хлипкое убежище дотла. Мастерил коптилки из разбитых бутылок и ворованных фитилей, чтобы хоть немного отогнать сырость. Даже крошечное, дрожащее мерцание свечного огарка, найденного возле старой, полуразрушенной церкви — последнего прибежища отчаявшихся — было для него величайшим сокровищем. Он мог часами сидеть, сгорбившись, уставившись на танцующие языки пламени, чувствуя, как они согревают не только кожу, но и что-то внутри. Тот самый ледяной комок страха, вечный холод в груди, понемногу таял под его обжигающим прикосновением.

Огонь был красивым. Гипнотизирующим в своем движении. Он был диким, непредсказуемым, готовым вырваться и сжечь все вокруг. Хуан научился чувствовать его нрав. Понимать, когда он голоден, когда капризничает от ветра. Научился подбрасывать правильную пищу: сухие щепки, бумагу, тряпки, пропитанные маслом или бензином, если, конечно, удавалось его раздобыть. Научился укрывать его от ветра и научился разжигать его почти из ничего.

И он жил с этим долгие годы, пока мир не изменился. По иронии, это произошло на его восемнадцатилетие.

* * *

Начавшаяся война с ящерами принесла еще больше горя. Погибло огромное количество людей: случайных знакомых, соседей. Но вместе с горем война принесла и диковинные слухи. Слухи о коммуникаторах. В очередях за водой шептались, говорили, они способны даровать то, чего хочешь сильнее всего в жизни. Что они способны исцелять и даже возвращать мертвых! Правда, только тех — кто умер совсем недавно.

Странный терминал буквально вылез из-под земли в центре трущоб, на месте старой прачечной. И в нем, как говорили, можно было совершенно бесплатно взять красивую коробочку. А внутри — браслет. Коммуникатор.

Хуан, ведомый инстинктом выживания и глухой надеждой, чудом проскочил к терминалу одним из первых, пока весть о нем не разнеслась по всем трущобам. Пока о них не прознали банды. Он схватил коробочку, прижал к груди, к сердцу, и бежал. Бежал, не разбирая пути, спотыкаясь о мусор. Нацепил браслет на тонкое запястье в укрытии — под обвалившейся плитой, засыпанной грудами мусора, и включил. И три долгих дня и