Первый пользователь. Книга 14 - Артем Сластин

было очень мало людей, которых можно было бы легко спугнуть, прогнать прочь угрозой или проявлением своей силы, не причиняя им вреда. Там он наконец сможет развернуться и дать бой врагу. Там не будет невольных соучастников её игры, в тела которых она вселялась с легкостью смены перчаток, используя их как расходный материал.

Но он жестоко ошибался, ибо его расчеты разбились о жестокую реальность городской нищеты. Прямо на территории стройки, на пустыре, огороженном забором, стихийно сформировалось целое поселение — палаточный лагерь. Рабочие, преимущественно выходцы из городских трущоб, всеми правдами и неправдами, рискуя быть пойманными и выдворенными, тащили сюда свои семьи — жен, детей, стариков — вырывая их из беспросветной, удушающей нищеты фавел, пусть даже взамен им приходилось жить в условиях вечной пыли, грохота машин и постоянной угрозы обрушения.

Люди — те самые, от кого он бежал — начали меняться прямо на его глазах, их лица искажались гримасой нечеловеческой боли, тела начинали корчиться и деформироваться. Они бежали к нему, с каждой секундой всё сильнее и сильнее превращаясь в хтонический ужас, в живые орудия Твари. Он сжигал их одного за другим, но всё было тщетно — на место сгоревших тут же выбегали новые. И словно этого ада было мало, из палаток начали выползать, выбегать пока ещё нормальные, не затронутые Тварью — жители лагеря: женщины, старики с широко открытыми от ужаса глазами, подростки, — они смотрели на него с животным ужасом и ненавистью, ибо видели лишь одно: сумасшедший пиромант в разгар приступа методично убивает их отцов, братьев, сестёр, матерей, превращая их в черный пепел.

В этот момент тонкая нить самоконтроля Хуана окончательно лопнула.

Бешеная, первобытная, всесокрушающая ярость — ярость на Тварь, издевающуюся над ним, на этих кукол с бездушными черными глазами, на этот проклятый, бесчувственный, холодный мир, который отнял у него все — детство, мать, последние крупицы надежды и саму человечность, а теперь посылал это непостижимое чудовище, чтобы забрать последнее, его жизнь и рассудок, — смешалась с горьким отчаянием, с гнетущим, удушающим чувством вины за всех убитых им невольных жертв и, парадоксально, с диким, запретным, опьяняющим восторгом.

Сила! Ему открылась бездна силы, клокочущая в его жилах! То, что он чувствовал раньше — было несопоставимо. Как пламя спички сравнить с извергающимся вулканом. И она — в отличие от людей, от мира, от его собственных сомнений — не предавала. Она была его единственной истиной.

Огонь! Только огонь всегда был ему верным преданным другом и товарищем. Он чувствовал его ликование внутри себя, его жажду освобождения. Он может сжечь ВСЕХ! Сжечь этот лживый город! Сжечь Тварь дотла так, что она больше не восстанет! Огонь внутри ликовал, требовал свободы, обещал забвение от боли и вины, сулил абсолютное очищение пламенем.

Больше не было мучительных мыслей о невинных жертвах, о страшных последствиях, о завтрашнем дне, который мог и не наступить — была только кипящая, всепоглощающая, почти божественная эйфория освобождения. Огонь сжёг все цепи — моральные, эмоциональные, физические. Он больше не был узником.

— ГОРИТЕ! ГОРИТЕ ВСЕ! — Раздался его крик, мало похожий на человеческий.

И мир взорвался. Волна чистой, неконтролируемой пирокинетической энергии, не направленная, не сфокусированная — рванула от него во все стороны с чудовищной силой, подобно ударной волне от сверхмощного взрыва. Крыши соседних зданий сорвало и унесло прочь в вихре раскаленных обломков и искр, стены сложились внутрь с оглушительным грохотом, превращаясь в груды обломков, которые тут же начинали плавиться, образуя целые потоки жидкого камня, стекающие по руинам. Огненный вихрь, рожденный этим колоссальным выбросом энергии, принялся рыскать по уже и без того пылающим улицам, втягивая в свою огненную пасть обломки зданий, опрокинутые и взрывающиеся машины, и, самое ужасное, — фигуры людей, слишком медленно, слишком поздно решивших бежать от эпицентра этого рукотворного апокалипсиса. Их отчаянные крики, вопли ужаса и предсмертные стоны мгновенно терялись, поглощались всесокрушающим рёвом проснувшейся стихии, рожденной его срывом.

Но это было только начало. Огонь, подпитанный его неконтролируемой, вышедшей за все мыслимые пределы силой, его испепеляющей яростью и экстатической эйфорией, не собирался останавливаться. Он был словно живым, мыслящим существом, выпущенным на свободу после тысячелетнего заточения, и жаждал лишь одного — пожирать. Огонь охватывал целые здания своими раскаленными щупальцами, и те мгновенно вспыхивали, как гигантские сухие спички, выбрасывая в небо клубы черного, едкого дыма. Пламя проникало внутрь через разбитые витрины и окна, воспламеняя все на своем пути — мебель, ковры, книги, стены и, самое страшное, — прятавшихся в ужасе людей, пытавшихся спастись в подвалах или на верхних этажах, не понимающих, что это лишь отсрочивает неизбежное.

Оно текло по улицам бурными, раскаленными реками, плавя асфальт. Автомобили, припаркованные вдоль тротуаров, взрывались один за другим, как цепочка гигантских, огненных хлопушек, разбрасывая вокруг новые порции адского пламени и раскаленных, смертоносных осколков. Воющие сигнализации машин, сирены пожарных расчетов, которые не могли даже приблизиться к эпицентру, сливались в один безумный, пронзительный аккомпанемент к симфонии разрушения.

Воздух раскалился до невыносимых пределов, превратившись в палящее марево. Дышать стало невозможно — каждый вдох обжигал легкие. А над самым эпицентром, над тем местом, где стоял, вернее, теперь уже парил Хуан, продолжало формироваться гигантское торнадо — живое воплощение его гнева и мощи. Он закручивался сначала медленно, втягивая в себя, как в гигантский пылесос, дым, пламя, обломки, машины, но затем набрал чудовищную, непостижимую скорость. Его воронка расширялась с пугающей быстротой, достигая сначала десятков, а потом и сотни метров в диаметре, становясь видимой за многие километры. Внутри его сердцевины температура превышала тысячи градусов по Цельсию — здесь плавился бетон и испарялся металл.

Хуан завис в воздухе, в самом сердце этого пылающего шторма. Его одежда давно обратилась в пепел, но он не чувствовал боли от жара или палящего ветра — только невероятный, всепроникающий жар, исходящий изнутри него самого, из каждой клетки его существа, и приходящий снаружи, окутывающий его, как вторая кожа. Он чувствовал лишь опьяняющее, всепоглощающее удовольствие от происходящего вокруг, от мощи, которая лилась через него. Он смотрел, как горит город, как рушатся небоскребы, как гибнут тысячи, десятки тысяч людей, и в его глазах, некогда полных ужаса и раскаяния, больше не было ни страха, ни сожаления. Было лишь холодное, абсолютное принятие своей истинной сущности, и дикая, первобытная эйфория от этой свободы и всевластия.

Он больше не боялся и не мерз. Теперь он понял, зачем пришла Тварь — она пришла не убить его, а освободить, сломав последние