Обещанная медведю. Вернуть ведьму - Анна Григорьевна Владимирова

И по ее щекам побежали слезы. Впервые я видела, как она плачет. Ночами слышала в далеком детстве, а видеть – никогда.

Я тихо поднялась. Она встала следом. На сегодня было все. Но этого было достаточно, чтобы некий темный угол в душе подернулся предрассветными сумерками. Может, там все-таки рассветет, а может, и нет. Но пугать кромешной тьмой больше точно не будет. Мы прошли до калитки, и мама, не оборачиваясь, направилась к такси.

– Как ты? – тихо спросил Давид, притягивая меня к себе в тот момент, когда машина тронулась. У меня подкосились ноги, и я разревелась, прячась на его груди.

Я долго смотрела на красные огоньки, виляющие за изгибами узкой дороги в темноте. Когда они исчезли, вздохнула глубже и вытерла слезы.

– Пойдем в дом?

– Нет. Хочу к остальным. Не хочу сейчас думать ни о чем…

– Хорошо.

Мы вернулись к столу, где Ромка сразу сцапала меня и утащила в свои объятья на диван.

– Все наладится, – прошептала мне, гладя по волосам. – Есть хочешь?

– Ага, – шмыгнула я носом.

Стало так уютно, что я едва снова не расплакалась. Давид сидел рядом, что-то отвечал дяде. Тетка его неприветливая вроде тоже оттаяла. Смотрела на меня по-другому – с интересом и жалостью, что-то говорила Давиду время от времени… Мне было важно, чтобы никто ему не портил сейчас нервы. Я цеплялась за него, как плющ. Если он упадет, я не встану. И мне хотелось оплетать так плотно, чтобы никто не добрался до сердцевины и не сделал больно. Внутри подрагивало от напряжения, когда казалось, что Манор снова поджимает губы. И, удивительным образом, я даже начала представлять свою мать за этим столом. Она бы дала ей разгон…

Семейные посиделки закончились за полночь, и мы, распрощавшись с гостями, убирали с Ромкой со стола.

– Мерзкая эта тетка, – ворчала Рома, раскладывая посуду в посудомойку.

– Есть немного. Но она любит Давида. Если у тебя мальчик родится, тоже будешь коршуном биться с какой-нибудь ведьмой, положившей на него глаз…

Ромка усмехнулась:

– Не исключено… Но Давида должен был хоть кто-то любить, пока ты не появилась. Я же видела его маму…

– Да?

– Угу. Так вышло, что я провела с ней последние ее дни. А Давил приехал позже. – Ромка сникла. Закрыла крышку посудомойки и поднялась. – Я должна была ему позвонить. У меня было предчувствие, что ей несколько дней осталось. А я… побоялась, что не успею узнать достаточно о своем отце… А Давид не смог даже с ней попрощаться. Ты бы его видела… Все хочу попросить у него прощения за это…

– Ром, ты не виновата. Ну откуда ты могла знать? И поверь, Давид слишком хорошо все понимает. Мне иногда даже страшно с ним быть. Ничего не утаишь…

Мы синхронно вздохнули, и Ромка кивнула:

– Поговорю с ним. Попозже. Когда у вас все успокоится…

Мы обнялись на прощаниье и вышли на крыльцо. Давид о чем-то говорил с Дарьяром, но мне все больше казалось, что он снова стал слишком задумчивым. Поднял на меня взгляд и протянул руку.

– Спокойной ночи! – помахала Рома нам, и мы направились в свой дом.

– Что с тобой? – сразу же потребовала я. – Что-то снова случилось?

Он медленно вздохнул, явно недовольный тем, что я заметила. Но не ему одному быть столь проницательным. Я не собиралась позволять ему нагружать все только на себя.

– Роварский треплет нервы, – не соврал он.

– Он же одной ногой в тюрьме?..

– Скорей бы…

– Давид, почему он нервирует?

Мы поднялись по ступеням и не спеша вошли в гостиную.

– Все же не будет быстро. Пока его осудят, он продолжит пылить и портить воздух. А я просто хочу, чтобы он уже заткнулся. И сел в тюрьму. Но мне придется снова от тебя отрываться, собирать свои отчеты, предоставлять суду, доказывать что-то… Ненавижу. Поэтому я и не горел желанием работать в этой неповоротливой машине…

Звучало вполне правдиво.

– Слушай, это кончится. – Я встала перед ним и заглянула в глаза. Черт, и снова эта дрожь, стоит оказаться с ним наедине! – А когда кончится – займемся своей жизнью. Да?

– Да, – завороженно кивнул он, снова думая о чем-то своем.

Но сегодня мне не хотелось, чтобы он был где-то не со мной даже в мыслях. Я утянула Давида в ванную, раздела, глядя в глаза его отражению в зеркале. Сердце колотилось от необъяснимого страха, но я упрямо стягивала с него вещи, жадно сглатывая.

Он позволил мне все: втянуть его под струи воды, вымыть… и, не устояв, опуститься на колени. Чувство призрачной власти на несколько минут ударило в голову, и я потеряла сцепку с реальностью. Все прежние разы он утолял голод, а я подчинялась. И теперь чувствовала себя растерянной. Но стоило ему сжать пальцы в моих волосах и углубить мою ласку, неправильная уверенность затопила до кончиков ушей. Мне снова было привычней сдаться в его руки, оставляя прежнюю себя далеко в прошлом. И сразу стало понятно, почему я не могла забыть этого медведя. Я была с ним собой. Впервые в жизни. Он раскусил меня сразу, сорвал все ненужное и оставил такой, какой я всегда хотела себя видеть…

Уже млея перед горящим камином и глядя на танцующее пламя, я медленно приходила в себя. Спать хотелось невыносимо, но я из последних сил держалась здесь, рядом с ним. Слушала его дыхание и улыбалась.

– Слав… ты как?

– Это лучший день в моей жизни… – проурчала я и уткнулась в его грудь. – Спасибо, Горький…

– Спи…

– Сначала ты…

* * *

Казалось, я вот только смотрел на огонь…

Но в следующий вздох снова стоял по грудь в тумане. Он стремительно сгущался и будто пробирался под кожу. Я брел сквозь него, сдавшись тоске. Казалось, что она все время была главной частью моей жизни. Все, что помимо – лишь радужная пена, таявшая на солнце. А на дне – холодный туман.

Только он вдруг знакомо заблестел, отражая миллиардами капель солнечный луч. И я замер, любуясь…

– Давид…

Резко обернувшись, я встретился глазами с матерью. И такое счастье, спокойствие заполнило грудь, что ее едва не разорвало.

– Ты так быстро ушел в прошлый раз, – улыбнулась она. – Почему ты всегда со мной зверем?

Я фыркнул, не спуская с нее глаз. Вдруг исчезнет.

«Почему зверем?» – хотелось спросить. Но я снова не мог…

Не мог…

Не говорил с ней. Как зверь… Хотелось возразить, что я не со зла. И сказать, что люблю