Целитель #17 Этот мир, придуманный нами - Валерий Петрович Большаков

Глава 13

Воскресенье, 18 августа 1974 года. День

Красноярский край, Ново-Яртыш

Талия потянулась, запрокидывая голову — жаркое солнце коснулось щёк, тронутых смуглинкой, лаская и тревожа.

Неделя прошла круговертью дел, ничтожных, но нужных мелочей. Скажем, перебрать аптечки — и решительно выбросить в помойное ведро просроченные таблетки.

«Марина» даже на стройке побывала, в этом лесу железобетонных колонн, чьи «сучья» — стальные двутавровые балки — сплетались в видимый объем будущих цехов.

И всюду она натыкалась на Мишу, словно настойчиво искала его — и находила. В одних брезентовых заляпанных штанах и в оранжевой каске, загорелый до черноты, мальчик упорно ворочал лопатой, перемешивая раствор. Или ловко скручивал проволокой ржавые плети арматурин. Или таскал носилки, напрягая и руки, и плечи, и узкую спину, и даже шею — блондинистые вихры торчали из-под каски, слипшись от пота.

Мальчик… В том-то и дело, что мальчик. А она — девочка…

Дни не проходили даром. Ее взгляды, ее улыбка, «нечаянные» прикосновения разжигали Мишину фантазию, уводя на самый край. Угольку в «горнило страсти» подбрасывала и сущность паранорма — Гарин ощущал в Талии симпатию к себе, и понятная застенчивость уступала отчаянной смелости, даже дерзости.

Ивернева держалась со всеми ровно и равно — шутила, подпевала вечерами у костра, но никого не выделяла. Кроме Миши. Однако никто не замечал их кратких и как будто бы случайных свиданий.

Стройотрядовцы каждый день наведывались в медпункт, Но «Марина» вежливо гнала «мнимых больных». А вот Гарин…

Вчера она его поцеловала.

Это произошло спонтанно. Подошла Мишина очередь наколоть дров для «поварешки», и Гарин, сняв «целинку», чтобы не испачкать, взялся за колун.

Иные чурки он разваливал с одного удара, а уж, когда в поле его зрения зацвела красавица-врачиня… Как тут не выхвалиться?

И шаткая поленница, и бревна, распиленные на чурбаки, и сама колода прятались на задах лагеря, занимая маленький пустырь, сплошь усыпанный щепками и ошметками коры.

Дощатые и бревенчатые стены сарайчиков, складов и прочих кандеек укрывали дровяник от посторонних взглядов, и даже громкие голоса глохли, почти не достигая ушей.

— Здорово у тебя получается! — улыбнулась Талия, прислоняясь плечом к занозистым доскам, чью первозданную желтизну еще не затемнили дожди. Одета женщина была, как всегда — в форменные брюки и футболку, чья тонкая ткань излишне явно облегала груди, дразняще выпячивая соски. Поэтому, хоть и жарко было, приходилось накидывать на плечи белый халат. А, впрочем, он плоховато смазывал великолепные очертания «бидструповской» фигуры. И восхищение, пополам с вожделением, прекрасно читались в гаринском взгляде.

— Ага! — заулыбался Миша, лихо всаживая колун в плаху. — Это я здесь научился! Дома мы дровами не топим, углем только, да и то на даче…

Острый, ищущий взгляд Иверневой скользнул по худому, но жилистому торсу «дровосека», и замер.

— Стой, Мишенька!

Упруго шагая, Талия приблизилась к Гарину, кладя руку на горячее плечо.

— Ну-ка… Клещ!

— Да я смотрел, вроде… — выдавил Миша, робея от неожиданной близости.

— Не дергайся! — строго сказала Ивернева, приглядываясь. — Ага… Он еще не присосался, только пытается… — Осторожно подцепив мерзкое членистоногое кончиками пальцев, женщина сбросила клеща на обух, морщась от гадливости, и резво достала спичечный коробок. — Устроим заразе аутодафе! — мстительно проговорила она. Под огнем спички кровосос лопнул и обуглился. — Готов!

Выпрямившись, Талия повернулась и замерла. Она стояла совсем близко к Мише — на нее повеяло запахом разгоряченного на солнце тела. Недопустимо близко — при прочих равных условиях… Но ведь у нее задание…

«Марина» наклонилась всего чуть-чуть. Сначала бедный Гарин вздрогнул, грудью приняв напор приятных округлостей, а затем его жадный рот сомкнулся с дивным женским ротиком.

Отстранилась Талия не сразу, задышливо выговаривая:

— Губки у тебя — не промахнешься!

А Миша даже не зарумянился. Наоборот, побледнел — обнял «Марину» за гибкую талию, стиснул, прижал к себе…

Наталья, чувствуя, что слабеет, испугалась — и мягко отвела «ручонки шаловливые».

— Миш, не надо… Я на два года тебя старше.

Миха сильно огорчился, но не отступил — полез целоваться, и уж тут женщина не могла ему отказать. Да и себе тоже…

Их губы смыкались всё крепче, вот уже и два любопытных язычка ластятся друг к другу…

Разомкнуть пленительное сопряжение было чертовски трудно, женская природа бурно протестовала, требуя закономерного продолжения — и бурного финала. Но… нет.

Миша обязательно запомнит «Марину» — как девушку, с которой он целовался впервые в своей краткой жизни. Но не как первую женщину — это может оставить слишком глубокий след в юной душе — и многое испортить в будущие годы.

Ивернева, по девчоночьи хихикая, увернулась, достала платочек и заботливо стерла с мальчишеского лица ярко-розовые следы.

— Всю помаду слизал… — ласково проворчала она. — Дрова руби! Говорят, помогает…

Сладко улыбнувшись, Талия повернулась, чтобы уйти.

— А ты… А мы… — догнал ее ломкий голос. — Мы еще встретимся?

— Обязательно, Мишенька! — мурлыкнула «Марина».

Там же, позже

И снова Талию затянула суета, завертела-закрутила суматоха дел текущих и утекающих. Близился конец лета, пора было выбираться из дебрей обратно к цивилизации, к шуму городов и вузовскому напрягу.

До отъезда оставалось всего несколько дней. Стройотряд убывал поездом «Красноярск — Москва», лишь бы сэкономить, «что нажито непосильным трудом», а уж из столицы бойцы доберутся разными путями, кому куда…

Ивернева даже не заметила, как ясный день угас, и синяя вкрадчивость сумерек заполонила всё кругом. Своеобразным будильником стал дизель-генератор. Он ворохнулся в сарайчике, отзываясь на потуги командира отряда, и глухо затарахтел — до самого отбоя.

Потягиваясь, прогибая спину, «Марина» накинула халат, и вышла на воздух. Больше всего в тайге она боялась мельчайшей живности — клещей да гнуса. В заросли Ивернева не совалась, а потому ей не пришлось, содрогаясь, находить на себе присосавшихся паразитов. Да и комарье не доставало. Вероятно, за это стоило благодарить бывалого командира, Гешу Андреева, выстроившего лагерь на высоком холме, далеком от топких мест и обдутом всеми ветрами.

Потемки густели, набирая синевы, и тем пуще, тем ярче разгорались костры. Тренькали гитары, проливался девичий смех, множественный говор то взвивался восклицанием, то упадал до неразборчивого бубнежа. И вот умелая рука Васёнка перебрала струны — их ладный звон отзывался в душах трепетными вибрациями, усиливая или рождая романтические позывы.

«Марина» прислушалась. Вроде, вчерашняя композиция на стихи Саши Богданова… Да, «Подвенечное платье».

В переливчатой игре струн плескалась печаль: