Жмурки 2 - Татьяна Зимина

Но этого я ему не сказал — у меня просто не хватило духу.

Побоялся, что Алекс не воспримет меня всерьёз. Просто рассмеётся, снисходительно похлопает по плечу, а потом популярно объяснит, что пропасть между ним, Вечным, заслужившим эту привилегию и обязанность своим трудом, своим талантом, своим горячим, как сверхновая, даром, и мной, умертвием, нежитью, вурдалаком недоделанным — НЕПРЕОДОЛИМА.

Мы просто не можем быть равными.

Никогда.

Осознание того, что большинство аргументов — плод моего воспалённого самолюбия, ничего не менял. Для меня, по крайней мере.

Я всё равно думал, что подвергать ребёнка опасностям долгого пути — верх безответственности.

— Чур, я на переднем!

Увидев наш новый транспорт, Маша запрыгала на одной ножке.

— Для тебя прикрутили детское сиденье в багажнике, — презрительно процедила Суламифь, даже не взглянув на девочку.

— Дядя Саша, это правда? — на ребёнка было жалко смотреть. Глаза на мокром месте, помпон на шапке трясётся так, словно у него эпилептический припадок.

— Конечно нет, звезда моя, — Алекс добро улыбнулся и покровительственно положил руку девочке на плечо.

— Детское сиденье находится в салоне, у самого окошка. Тебе будет отлично всё видно.

— Но я уже взрослая! Мне почти девять!..

Суламифь презрительно фыркнула.

Обращайся, когда исполнится лет двести, — читалось в её серебряных, как зеркальная амальгама, глазах.

Как по мне — вели они себя совершенно одинаково.

Впрочем, для дурного настроения Суламифь были свои причины: когда стригойка заявила, что едет со мной — я воспротивился. Во-первых, и в главных, из-за Маши. У девочек не заладилось с самого начала, и провести вечность, слушая перепалку двух острых на язык барышень… Я вас умоляю.

Во-вторых, и в честных, я просто ДО СМЕРТИ устал от опеки. Неизменное присутствие стригойки за левым плечом начинало меня раздражать.

Хорошо, что ты не успел жениться, поручик, — голос шефа так и сочился сарказмом, но я всё равно улыбнулся.

Как всегда, Алекс бил не в бровь, а в глаз.

В первый миг, когда отливающий тусклым вороным блеском Аурус, словно бронированный кит, зарулил на нашу дорожку, меня охватила оторопь.

Такая махина? Автобус? Серьёзно?..

А как же скорость, незаметность, мобильность?

С другой стороны, в дороге мы проведём чёрт знает, сколько времени…

А с нами ребёнок, очень пожилой ящер и собака.

В том, брать ли с собой Рамзеса, на кандидатуре которого настаивала Маша, сомневался даже Алекс.

Как ни странно, за пса вступился Гоплит.

— Вы никогда не задумывались, почему Рамзес очень умён? — спросил он, наблюдая в окно, как во дворе, на ковре из желтых листьев, тренируются его бойцы.

— Собаки вообще… отличаются умом и сообразительностью, — пожала плечиками Антигона.

Алекс лишь мудро усмехнулся, а я вообще промолчал.

— Он служил в горячих точках, служил на границе, прекрасно понимает всё, что ему говорят, причём, не только по-русски, но и по арабски, и на замане курди и на иврите… — перечислял старый ящер.

— Вышиваю крестиком, а ещё на машинке… Извините. Вырвалось, — я смутился под недоумевающим взглядом Гоплита. Вероятно, с отечественной мультипликацией тот знаком не был.

— Он может говорить, — неожиданно хриплым голосом поведала Антигона. — Я сама слышала: Машка болтает с ним, как с подружкой.

— И вы продолжаете думать о нём, как о собаке?

— Он оборотень, — это была догадка, но судя по тому, как просветлело лицо старого ящера — удачная. — Только… Никто не видел, чтобы он перекидывался.

— Потому что он не может, — печально кивнул Гоплит. — Какой-то дефект в ДНК, полагаю. Рамзес навечно застрял в ипостаси пса. Но это ещё не делает его собакой.

Я знал о том, что Розочка — вервольф. Но она не могла превращаться в волчицу.

И что по меньшей мере ещё один боец из армии Гоплита, урсус, не мог перекинуться до конца, в конечной стадии являя собой пародию на чудовище из ужастика, полу-человека, полу-зверя.

Раненые, слабые, не умеющие принять свою вторую сущность — вот из кого состояла армия древнего ящера.

Раненые в душу. Слабые не духом, но телом, отрицающим способность к изменению…

Я видел, как из болотистого бора под названием Европа выплеснулась толпа волосатых варваров, и принялась стучать рукоятками мечей в ворота самого Рима, — обыденно, вскользь, упомянул однажды древний ящер.

Я сменил столько званий и командовал столькими армиями, что Александр покажется жалким, играющим в солдатики мальчишкой, — сказал он в другой раз.

И это не было хвастовством. Просто уточнение, чтоб мы понимали.

За свою долгую жизнь я осознал одну простую вещь: человек — это остров, — говорил Гоплит. — И каждый остров по-своему одинок, ему трудно сопротивляться бурям и ураганам.

Я поставил себе целью объединять острова в архипелаги.

Может, я и пойму когда-нибудь, каким образом величайший воин всех времён и народов заделался в гуманисты… Однако должен признать: даже на моей памяти это — не первый случай.

Вспомнить хоть моего сержанта, который переквалифицировался в батюшки и поселился на Валааме.

— Присядем на дорожку, — заявил Алекс, стоило автобусу остановиться и гостеприимно распахнуть двери.

И первым плюхнулся на свой армейский мешок.

Хотел съехидничать, что это в НЁМ шеф хранит свои крахмальные рубашки с рюшами, но промолчал.

Поймал косой взгляд Алекса и просто заткнулся.

Когда мы рядом, все мысли, чувства, чаяния — как на ладони.

Напоминай себе об этом почаще, поручик. Будет куда меньше возможностей оконфузиться.

Чтобы показать, что его слова не являются издёвкой, шеф дружески улыбнулся.

— Ну… с Богом, — отец Прохор, в неизменной кенгурушке, в свисающей с плеч, наподобие потрёпанного знамени косухе, первым поставил ногу на ступеньку автобуса.

Как только это произошло, мною вдруг овладело чувство утраты.

Такое бывает.

Когда отправляешься на войну, в ссылку, или к майору Котову на ковёр — словом туда, откуда есть шанс не вернуться — то невольно прощаешься со всем, что тебе дорого.

Вот так и я…

Пока отец Прохор, Гоплит, Алекс, Рамзес и Маша, один за другим, исчезали в утробе полированного монстра, я прощался с особняком, приютившим меня более года назад, с жухлыми кустами гортензий, с обширной мраморной лестницей, на ступеньках которой было так приятно постоять покурить и подышать свежим воздухом…

Прощался