Дело о морском дьяволе - Василий Павлович Щепетнёв

который вёл счёт и оценку позиции, тогда уж водка. На крайний случай — коньяк, старый, как воспоминания о забытой зиме. Но водка лучше: спирт, вода, и никаких излишеств. Прямолинейность, доведенная до абсолюта. Как ход короля на одну клетку.

Но здесь, в Южном полушарии, где звёзды на небе располагались в чужих, непривычных созвездиях, а тени двигались не в ту сторону, он не чувствовал присутствия Гласа. Воздух был густым и сладким, пропитанным запахом цветущей джакаранды, и этот аромат создавал невидимый барьер, сквозь который не мог пробиться знакомый холодок. Значит, и Глас его не чувствует — ну, он надеялся на это. Строгая логика подсказывала: если А не равно Б, то и Б не равно А. Не то чтобы он очень уж боялся Гласа — ведь и Глас, будучи порождением неведомых сил, не испытывал страха перед Арехиным, а следовательно, не планировал его, Арехина, устранения. Страх и месть были категориями человеческими, а логика Гласа была нечеловеческой. Но как знать, как знать. В его мире, где пешка могла стать ферзём, ладьёй, слоном или конём, всегда существовала вероятность непредсказуемого, иррационального хода.

Размышления прервал резкий голос, пробившийся сквозь гул застольных разговоров.

— Всего два слова, господин Арехин! Или вас правильно величать товарищ Алехин? — из пространства, как чертик из табакерки, высунулся человек с записной книжкой. Его лицо было бледным, потным, а глаза бегали как тараканы ночью при свете внезапно включенной электрической лампочки.

— Это Головенюк, — с нескрываемым неудовольствием проговорил Попов, наклонившись к Арехину. — Свободная пресса, так сказать. Наша местная гиена.

— Свободная, — с вызовом ответил Головенюк, и в его голосе прозвучала гордость человека, сумевшего продавшего свой маленький талант за регулярный паёк. — Я представляю газету «Русский Глас».

Арехин почувствовал, как что-то холодное и скользкое шевельнулось в желудке. «Русский Глас». Однако! Совпадение? Или Глас каким-то непостижимым образом добрался и сюда, материализовавшись в виде дешёвого журналиста? Впрочем, не совсем дешевого. Галстук, туфли — очень даже приличные. А мир полон странных совпадений, случайных рифм, смысл которых угадывался лишь на периферии сознания.

— Это большевистская газета? — доброжелательно спросил Арехин. Он почувствовал, как в нём проснулся старый, почти забытый азарт — не шахматный, а тот, что возникает перед сложной, многоходовой комбинацией в реальной жизни.

— Почему вы так решили? — опешил Головенюк, и его уверенность на мгновение дала трещину.

— Ведь это большевики обращаются друг к другу «товарищ», это первое… — мягко начал Арехин, словно делая первый, разведывательный ход пешкой.

— Я в ироническом смысле, — парировал журналист, но его парирование было слабым, запоздалым.

— И вы получили на днях дотацию из Совдепии, это второе, — продолжил Арехин, его голос оставался спокойным и ровным, как поверхность озера в безветренный день. — Вот и галстук прикупили новый, шёлковый, и туфли — смотрите-ка, хорошая кожа, дорогая. Анаконда? Кайман?

— Да, Головня, с каких деньжонок обновки? — тут же встрял, как коршун, учуявший добычу, конкурент, владелец, редактор и главный обозреватель «Русской Газеты» господин Шаров. — Это… Это я в лотерею выиграл! — выпалил Головенюк, и по тому, как алая краска залила его шею, было ясно, что это ложь, грубая и беспомощная.

— Пусть в лотерею, — миролюбиво ответил Арехин. Он почувствовал внезапную усталость от этой игры. Ему вдруг захотелось оказаться в своем номере отеля, перед деревянной доской, где все было просто и ясно: черное и белое, сила и слабость, мат или пат. Он медленно поднес руку к лицу и прикрыл ладонью левый глаз. Затем скорчил легкую, почти неуловимую гримасу, попытавшись хоть на мгновение походить на Женю — того самого Женю с вечной усмешкой в уголках губ.

Эффект был потрясающим и совершенно неожиданным. Журналист «Русского Гласа» побледнел так, что стал напоминать мел. Его глаза округлились от неподдельного ужаса. Он стремительно развернулся, не сказав больше ни слова, и почти бегом, путаясь в ногах, выскочил из зала, словно за ним гнался призрак.

— Чего это он? — недоуменно спросил Паша-промокашка, разглядывая пустой дверной проём. — Увидел кого?

— Должно быть, съел лишнего, — предположил Арехин, опуская руку. — Лишнего, вот живот и схватило.

Подали десерт — нечто воздушное, сладкое и абсолютно безвкусное, как сама ностальгия.

Похоже, Женя и впрямь снабдил Головенюка деньгами. Это была догадка скорее интуитивная, выстроенная на зыбком фундаменте полунамеков и старой вражды, но в её пользу говорило многое. Эти обновки, ещё пахнущие магазином. Наглая уверенность журналиста, свойственная лишь тем, кто чувствует за своей спиной могущественную руку. И главное — то, что Женя, непременно должен был подстроить какую-нибудь каверзу. Он не мог простить отказа предоставить ключ от той самой квартиры, где должны были лежать деньги. Вот и предложил своей подопечной гиене поддеть Арехина, устроить маленький спектакль. Мир тесен, а цепи обязательств и обид — длинны.

И тут, словно по мановению дирижера, сменившего темп симфонии, в зал влетел новый человек. Он вошел не как все, а ворвался, принеся с собой запах океанского ветра, дорогого табака и чего-то тревожного, почти мистического.

— Опоздал, опоздал. Каюсь! — громко провозгласил вошедший, осматривая зал властным взглядом капитана на мостике. — Чрезвычайные обстоятельства!

— Опять Морской Дьявол? — спросил насторожившийся Шаров, и в его голосе прозвучало нечто среднее между страхом и восхищением.

— Он самый, — отмахнулся вошедший, широким жестом сбрасывая с плеч легкий плащ, который тут же подхватил услужливый официант. — Ну да ладно, пустяки, справимся, не с такими справлялись! Пираты, шторма, туманы, дьяволы — всё это ерунда!

И тогда он подошел к Арехину, и его лицо, обветренное и грубое, озарилось широкой, по-юношески непосредственной улыбкой.

— Узнаешь друга Петю?

Время на мгновение сжалось, а потом резко распахнулось, выбросив из своих глубин образы прошлого: прокуренные номера берлинской гостиницы, в которой интернированные подданные Российской Империи коротали время за разговорами, спорами, чтением и — иногда — игрой в шахматы.

— Как не узнать! — Арехин встал из-за стола, и на этот раз его объятия были искренними, лишенными той театральности, что царила вокруг. — Пётр! Пётр Зуров!

— Это прежде, — рассмеялся Пётр, и его смех был густым и звучным, как удар колокола. — Здесь, в Стране, я Педро Зурита, судовладелец и промышленник! Если нужен жемчуг — я весь здесь! Самый лучший, с глубин, куда не спускался ещё ни один ныряльщик.

Арехин смотрел в его глаза, глаза старого друга, в которых читалась