Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии - Greko

Я промолчал. Кавказ не переставал удивлять.

— Пора на корабль, — молвил Сафонов. — Утром проснемся — а мы в Геленджике!

И, действительно, я открыл глаза ни свет ни заря от грохота якорной цепи. Корабль прибыл в порт, совершив ночной переход.

Прекрасный порт, почти озеро. И удручающее зрелище на земле. Если вид Ялты меня поразил, но не сбил с ног, то заповедный курорт Северного Кавказа, куда стремились тысячи со всего Союза и позднее, взорвал мозг.

— Что за жалостливая физиономия у этого места! — произнес художник, раскладывая рядом свой мольберт, и я с ним полностью согласился. — Не стану даже бумагу переводить.

— Скорее сырая и грязная физиономия! — печально вздохнул молодой прапорщик в плохо скроенном мундире. На его изящном лице с тонкими усиками были видны следы перенесенной болезни. Он присоединился к нашей компании в Керчи, куда ездил выправить себе обмундирование. — Я прослужил здесь несколько месяцев и чуть не умер от лихорадки. От трех до пяти человек в день умирает. Кровля моей землянки — решето. На огороды ходим под конвоем. Мяса нет. Куры здесь дороже, чем в Москве невесты. Не поминайте лихом!

Он перелез на подошедшую лодку, чтобы вернуться к месту службы.

— Несчастный Марлинский[1]! Какой талант погибает в этой глуши! Воронцов обещал ходатайствовать перед императором о переводе столь известного литератора в место, достойное его таланта! — воскликнул Сафонов, брезгливо разгадывая крепость.

«Глиняный горшок» — такое сравнение пришло на ум при взгляде на осыпающиеся валы и покосившиеся плетни укреплений. Пушки торчали из фашин, глядя на огороды местного гарнизона. Рвы никого не были в состоянии остановить. В общем, как крепость, Геленджик не заслуживал внимания, и во мне нарастало возмущение. Какой смысл прятаться, подобно кротам вместо того, чтобы возвести нечто-то мощное и достойное славы и величия николаевской Империи, о которой твердят все вокруг.

Я отнюдь не ее поклонник, но понимал: это убогое зрелище вряд ли могло возбудить в черкесах что-то большее, чем насмешку. Римляне приходили на земли франков и германцев две тысячи лет назад и строили акведуки и мосты, которые стоят и поныне. А здесь? Что останется здесь⁈ Одинокая коза и землянка? Имея в своем распоряжении флот, неужели так трудно завезти камень и возвести равелины? То-то, как помню, когда начнется Крымская война, всю береговую линию в срочном порядке эвакуируют. Выходит, все хваленая колонизация — не более чем пограничный кордон, превративший контрабандистов в королей Черного моря?

Так и хотелось кому-то сказать, глядя прямо в глаза: не можешь — не берись! Или то же самое, но в более крепких выражениях.

Впрочем, возможно, именно здесь сыграла роковую роль окружающая местность. Нездоровая, все окруженная болотами, с топкой грязью под ногами — и с враждебным населением! Держась подальше от пушек, местные в ответ на обмен салютами между крепостью и кораблями пригрозили нам шашками, потрясая ими в воздухе. Принять их жесты за приветствие наместника не пришло бы в голову и отъявленному лжецу.

— Такой великолепный порт — и такое запустение! — грустно вздохнул стоявший рядом Сафонов. — Самой природой тут назначено устроить торговлю. И через нее, доставляя местным жителям все им потребное, приучить их к выгоде дружбы с нами.

— Степан Васильевич! А ведь в этом блокада виновата, — решился я на откровенность.

— Что ж тут поделать? Вы иностранец, вам не понять. Все решается в Петербурге, а оттуда многое видится в искаженном свете. Тем не менее, исполнять предначертания императора — наш святой долг. Но мой прямой начальник, граф Воронцов, отправился в эту экспедицию, дабы выяснить, как поставить на более прочное основание дело колонизации края. Будем надеяться, к его словам прислушаются. В Крыму у нас все получилось.

— Не сравнивайте крымских татар и черкесов, — оторвался от своего мольберта художник, делавший зарисовки залива, повернувшись спиной к крепости. — Дойдем до Ложного Геленджика, а потом до Пшады, и вы увидите, что тут творится.

Интересно. Выходит, скоро я увижу место нашей со Спенсером будущей высадки? Та самая таинственная Пшада, о котором мне сказал Торнау.

[1] Под псевдонимом Марлинский скрывался декабрист Александр Бестужев, служивший с 1829 года на Кавказе. Его перевели из Геленджика после короткого плавания на «Ифигении», но это его не спасло. Через год он погиб на мысе Адлер. Тело его так и не нашли.

Глава 17

Самая странная морская экскурсия

«Петр Великий» снова поволок за собой несчастную «Ифигению», к вящему стыду капитана Путятина. Мы не торопясь двигались вдоль живописного побережья, огибая все мелкие бухточки. Мейзыб, Хапицай, Жанхоти, мыс Идокопас… Знакомый мой мичман Сережа, с которым мы были на «ты» после гулянки на корвете, сыпал неизвестными мне названиями, как из пулемета.

Обрывистые белые скалы сменялись лесами, круто взбиравшимися на горы. Устья речушек скрывали песчаные мели. Огромные ореховые деревья склонялись к самой воде. В долинах цвели сады, и среди этой буколической красоты бегали встревоженные черкесы. Сообразив, что пушки корвета им не грозят, они бросали свои работы и выходили на берег, внимательно следя за движением процессии по морю. Несколько раз кто-то произвел выстрелы в нашу сторону.

По борту корабля застучали пули. Мы укрылись за ограждением гребного колеса.

— Кучно стоят! — оценил какой-то знаток. — У Путятина отличные артиллерийские команды. Дальней жестяной картечью накроют —враз![1]

— Это же мирные садовники! — возмутился Эдмонд.

— Да. Да… И в наш борт летят незрелые яблоки…

Все с волнением обернулись к корвету. Но «Ифигения» промолчала, залпов не последовало. Воронцов в очередной раз демонстрировал мирный характер своей миссии. В отличии от черкесов. Те своего отношения к пришельцам не скрывали.

— В каждой долине скрываются турецкие контрабандисты. Они настолько искусно маскируют свои корабли, что разглядеть почти невозможно, — прокомментировал мичман.

Раздали подзорные трубы. Тут же образовалось что-то вроде соревнования под названием «разгляди контрабандиста». Их суденышек тут были десятки, но даже с помощью трубы было крайне сложно понять, где под грудой ветвей, листьев или целого срубленного дерева скрывается судно, а то и два.

— Ночью черкесы зажигают костры на берегу, подавая сигнал судам в море. Если нет патрульных военных кораблей, турки бросаются к берегу. В землю вкопан большой деревянный шпиль. Цепляют за него веревки, и до сотни черкесов, сбежавшихся к месту выгрузки лодки, вытаскивают судно из воды прямо с грузом и парусами и маскируют его.

— Марлинский мне рассказал,