Маршал северных направлений - Герман Иванович Романов

покатится назад, если мы хорошо нажмем. Да мало танков и авиации, но так и у немцев их уже будет немного, и даже хуже — станет значительно меньше. Очень благоприятный момент для перехода в контрнаступление с самыми решительными целями. И неужели мы не воспользуемся таким моментом⁈ Особенно здесь, под Ленинградом, ведь в резерве группы армий «Север» осталась всего одна танковая дивизия? Да к ней приложены пара моторизованных дивизий, от которых прока на снегу при морозах немного?

— Я уже давно не удивляюсь твоему предвидению, Григорий, — Жданов был серьезен как никогда, — но считаю, что ты знаешь намного больше, чем говоришь. Так что давай начистоту, чтобы решить этот вопрос раз и навсегда. Ты ведь знаешь, как будет идти война?

— Знаю, только эта война с середины сентября уже не походит на ту войну, которая случилась на самом деле, — осторожно ответил маршал, специально выделяя слова. — Начались серьезные изменения, очень значимые, которые могут сыграть, и сыграют решительную роль в конечном исходе войны. Ведь даже если она закончится на полгода раньше, мы не потеряем людей и ресурсы, которые мы должны были потерять. По крайней мере, один миллион жителей Ленинграда и эвакуированных в город уже не умрут этой страшной блокадной зимой от чудовищного голода.

Жданов произнесенные маршалом слова воспринял с удивительным хладнокровием и стоицизмом, что потрясло Григория Ивановича — ведь по лицу было видно, что секретарь ЦУ поверил, но такая реакция была поразительной. Только лицо немного почернело, осунулось.

— Что-то подобное я предполагал в начале сентября, только думал, что все будет гораздо хуже, — голос Андрея Александровича прозвучал настолько ровно, что самообладанию этого человека можно было поражаться. — И так понимаю, что ты отбив МГУ, а потом сумев организовав отпор артиллерией, и сорвав приготовления к штурму, сильно изменил обстановку под Ленинградом, очень сильно изменил. Ведь так, Григорий?

— И не только здесь — три дня тому назад защитники Моонзунда должны были прекратить сопротивления, и острова полностью захвачены немцами. И предприятия города уже задыхались бы от нехватки электроэнергии, наступил бы коллапс. Немцы должны были еще 8 сентября выйти к Ладоге, а сейчас бы начали наступление на Волховстрой и Тихвин. О последствиях можно не говорить, ГЭС пришлось остановить, а от Тихвина начать контрнаступление во второй половине декабря. Да, штурм Ленинграда не удался бы, но Красногвардейский укрепрайон «срезали», и противник вышел к заливу между Стрельней и Петергофом, отрезав 8-ю армию на плацдарме у Ораниенбаума. И все — потихоньку удушал город с остановившимся производством в кольце осады, а голод сделал дальше свое дело. И так на протяжении девятисот дней и ночей, а окончательного прорыва блокады дождались всего восемьсот тысяч жителей в январе 1944 года. Хладнокровия Жданов не потерял, смотрел на Кулика с прищуром, как бы переоценивая его на своих внутренних «весах». И тот прекрасно понимал, что через несколько минут наступит «момент истины», которые решит его судьбу окончательно. Но Григорий Иванович сам пошел на эту откровенность, осознавая, что тянуть дальше нельзя…

К сожалению, южное направление не было прикрыто также, и на Орел 2-я танковая армия Гудериана прорвалась почти беспрепятственно. Но сейчас уже стала формироваться совсем иная реальность…

Глава 47

— Давай так, Григорий Иванович, что ты маршал Кулик, я нисколько не сомневаюсь, как и Климент Ефремович. И не двойник, подменыш — я твой путь до станции Назия чуть ли по минутам определил. А вот там с тобой апоплексический удар случился, последствия которого я в тот же день вечером увидел. Странный удар, скажу так — у людей от инсульта обычно память отшибает, говорить не могут, мычат поначалу. Ты же выпрямился и совсем другим стал, что нас озадачило, пусть не сразу, но серьезно. И дело тут не в сбывшихся пророчествах, вернее, не в них одних. Клим тебя как облупленного знает с гражданской, говорит повадки твои остались, тот же почерк, а вот не ты это, и все — знаний ворох появился, латынь где-то выучил с английским языком, и образование не меньше гимназического, а то и выше. Складная речь у тебя стала, Гриша — а главное — водку теперь на дух не переносишь, а до того без стакана в день обходится не мог.

— Тело требует выпить, каждый день желает с утра, только этим его держу, — Кулик усмехнулся, приложив пальцы ко лбу. — И насчет образования ты не ошибся, две академии закончил, военных. А речь другая потому, что не знаю, как обладатель этого тела говорил раньше, приспособился я к оболочке, а начинка совсем иная. Память реципиента полностью стерта, пытался, но не могу ей воспользоваться — вот такая амнезия случилась. Другого времени я человек, Андрей, совсем иного – я из будущего, родился, вернее, только появлюсь на свет, спустя четверть века после твоей смерти.

Жданов ничего не ответил, ощущение, что Андрей Александрович совсем не удивился, вот только зачем-то веками глаза прикрыл, и так с минуту сидел, переваривая информацию. Григорий Иванович вытащил из пачки папиросу и закурил, попыхивая дымком.

— Ты же всегда «Казбек» курил, с чего на «Северную Пальмиру» перешел? Тебе ведь из Москвы могут коробками доставить.

— Кисловаты они, у меня отец «Беломор» Урицкого до конца жизни курил, я в юности попробовал и вкус запомнил. Но эти намного лучше.

— Понятно, — кивнул Жданов, хотя вопрос не в шутку озадачил Кулика. Он был совершенно неуместен, но какая-то подоплека в нем была, совершенно непонятная, но почему-то значимая для секретаря ЦК.

— Я не удивлен, таких, как ты могли раньше бесноватыми называть — в смирительную рубашку и в психлечебницу. Отец рассказывал, как экзорцисты дьявола из душ выгоняли — он ведь у меня профессор богословия. Да и вера есть в переселение душ, а она не на пустом месте появилась. И как тебя звать на самом деле?

— Смеяться будешь — но также. И не крещен был с детства, только на своей первой войне в бога уверовал. А когда без ног и руки остался, то до последнего верил, что получу шанс, и некромант один мне его предоставил. Блокаду ведь два года прорвать пытались, там десятки тысяч бойцов в торф положили у синявинских высот, страшная аура, если ты понимаешь, о чем речь. И первый кто это начал и был маршал Кулик, то есть я.