КОМ-7 (Казачий Особый Механизированный, часть 7) - Ольга Войлошникова

— А как Олег стряпает, вам, значицца, уже не нравится?

— Нравится! Нам очень нравится! Но Олег далеко, надо ехать в город. А Груша тут будет. Раз — и готово!

— Погодите, я ж её обещал с кузнецом познакомить?

— А что — жена кузнеца не имеет права работать? — вытаращила глазёнки Сэнго. — К тому же работать в хорошем доме?

— И имя у неё вкусное — Груша, — добавила Хотару. — Очень для вкуснятины подходит.

— Ну раз и-и-имя, тогда придётся взять.

— Урэсий ва! Сиавасэ да ва!* — заорали они в два голоса и помчались сообщать эту новость матушке и Груше (и естественно, всем, кто мог бы услышать их вопли сквозь двери своих комнат).

*Урэсий ва — я так рада!

Сиавасэ да ва — какое счастье! (яп.)

А я пошёл обнимать супругу. Которая, конечно, первым делом поинтересовалась у меня:

— А что там за крики?

— Лисы отмечают принятие на должность новой кухарки. По сладостям.

— Именно по сладостям? — удивилась Серафима.

— Ага. А что? Можем себе, в конце концов, позволить.

— И что — прям вкусно готовит?

— Па-а-анятия не имею. Рыжие попробовали, сказали — очень вкусное чудо.

Сима фыркнула:

— Вполне на них похоже.

— И я решил, что иметь под рукой человека, который в любой момент может организовать лисам премиальный десерт — в какой-то мере тактически правильно.

К тому же предыдущую премию за то самое казино они уже приговорили.

— Вот так? И ты принял на жалованье человека, результат работы которого даже не оценил лично? — Серафима слегка прищурилась.

— Так-так-та-а-ак! Что я слышу? Неужели это нотки ревности⁈

— Вот ещё! — она вздёрнула носик, уселась у туалетного столика и принялась перебирать на нём какие-то бутылочки. — Даже и не думала!

Мне стало смешно.

— Любимая, Зверя ты всё равно не обманешь. Эта кухарка двух метров ростом и с голосом, как у протодьякона. Одинокая, да. Я опрометчиво обещал познакомить её с нашим кузнецом, так что прошу тебя — поспособствуйте с матушкой, будьте так добреньки. А то у меня, сама знаешь, времени сейчас… — я подвинул себе второй табурет и уселся позади свой драгоценной жёнушки. — И вообще о чём мы?.. Я к тебе пришёл и с мыслями о тебе. Ты моя самая сладкая булочка…

А ЭТО КТО ЕЩЁ?

На следующий день, подъезжая у училищу, я увидел странную… мамзель, я бы её так назвал, подметающую новенький тротуар вдоль новенького училищного забора. Удивился ещё, спросил даже у Серафимы:

— Это кто? Дворничиху дополнительную, что ль, наняли?

— Не знаю, — пожала она плечами и чуть наклонилась, чтобы рассмотреть подметальщицу в моё окно. — Может, и наняли. Странновато что-то она для дворничихи одета.

— Да, есть такое. Щеголевата слишком.

Я бы скорее предположил, что барышня, к примеру, учительница… Нет, для учительницы как-то слишком ярко. Кто? Докторша? Опять не похожа. Явная эмансипе и этак с претензией. И серый дворницкий фартук смотрелся на ней убийственно. Впрочем, мало ли какие у человека обстоятельства?

Я опустил стекло со своей стороны и кивнул ей:

— Добрый день! — Ну привычка у меня со всеми знакомыми здороваться, в том числе и со служащими училища, будь он хоть последний кухонный помощник.

— Здравствуйте! — в тон мне сказала Серафима.

Мамзель прекратила скрести метлой по тротуару и поджала губы, уставившись на нас сердитым взглядом. Впрочем, мы уже проехали — нас служба ждёт, не стоять же колом рядом с ней.

А через два урока мы с Серафимой встретились в преподавательской, и она заторопилась ко мне навстречу, сияя глазами, словно готовилась рассказать какую-то необычную новость:

— Илюша! Я узнала, кто это был?

— Кто?

— Ну та, с метёлкой.

— А-а-а! — Я и думать о ней забыл, если честно, тут забот других навалом. — И кто же?

— Репортёрша из модного листка.

— Что ещё за модный листок?

— Ты забыл, что ли⁈ Я ж тебе рассказывала!

— Извини, дорогая! Наверное, рассказывала, но я совершенно не помню ни о каких листках.

Сима коротко вздохнула, дескать: вот вечно!

— После той истории в казино они написали про вас статейку.

— Вот это внезапно! Я думал, это бумажка про наряды?

— Да нет! Это они про себя писали под названием, что это, дескать, не газета, а модный листок. А назывались «Слово истины».

— Религиозное что-то?

Серафима засмеялась:

— Ну ты даёшь! Какое там! Они пытались тут газету издавать типа «Русского голоса либерала». Помнишь, ты рассказывал про заграничный?

— Ну! Так там сплошные г… — я застрял, соображая, как переиначить слово «говны», — г-гадости про Россию пишут!

— Вот и эти недалеко ушли. Только у них денег не хватило ни на редакцию, ни на полноценное издание. Два человека собрались, эта вот мадам да какой-то великовозрастный маменькин сынок. И время от времени свои листки печатали. Напечатают штук десять и на столбах в центре города налепят, дворники потом ругаются, отдирают.

— И чем мы обязаны явлением сей мамзели у наших ворот? Она что — в училище деньги на свои пасквили зарабатывать будет?

— А! Так вот, после казино она написала статейку, в которой вы получились четыре дебошира, которые разнесли до основания приличное заведение, пользуясь своим положением. Особенно тебе досталось за бесчеловечное изувечивание несчастного дитя.

— Не понял… А-а-а! Эта малолетняя хозяйка притона-то — несчастное дитя?

— А ещё тебя, — Серафима хихикнула, — обозвали представителем тлетворной европейской аристократии.

Серго, который только что зашёл и тоже с интересом слушал, немузыкально заржал.

— Ну, допустим… — Меня от подобного выверта сознания тоже нервный смех пробирал. — А чего она тут-то?

— Так на неё общественность подала жалобу. Было разбирательство и суд. Нашли у них в статейках клевету на члена императорского дома, присудили обыкновенно — запрет на въезд в крупные города, на обучение в высших учебных заведениях и на общественно значимые должности.

— Что-то мне кажется, им обоим это и так не грозило.

— Что правда то правда. Ну и высылка, конечно. Иркутск по закону слишком для них большой. И вот ещё, назначили по три тысячи часов исправительно-трудовых работ. Там этот тоже, говорят, ходит. Они вдвоём всю ипподромную теперь подметают.

— И долго они