Не тот год - Михаил Владимирович Баковец

— Как вы оказались с простыми солдатами в лесу и так далеко от Брест-Литовска? Почему не ушли с вашим осназом?

— Не успел. Остался сжигать те документы и приборы, которые невозможно было взять с собой. А ещё должен был проконтролировать уход людей, которые хоть немного были в курсе секретного узла связи. Ну, а потом в город вошли ваши солдаты. Вся моя группа погибла, я переоделся в гражданскую одежду и стал уходить в одиночку. Случайно встретил группу наших солдат и принял на себя командование.

— Плохой из вас командир оказался, — злорадно усмехнулся офицер.

Я пожал плечами:

— Я инженер и штабист, а не боевой офицер.

Эта фраза — очередной крючок для немца. Он должен был смекнуть, что с таким «штабистом и инженером» проще договориться и склонить на свою сторону, чем «боевика».

Немец молчал с минуту, принимая про себя очень важное для меня решение. Наконец, сказал:

— Я хочу предложить вам два варианта. Вы сотрудничаете с нами или я отдам вас этому человеку.

В конце своей фразу он кивнул в сторону старого поляка. Тот пока проходил весь наш разговор то морщился, то катал желваки на скулах, то сжимал кулаки. То, как шла наша с офицером беседа, ему откровенно не нравилось. Но вмешиваться в неё остерегался. Опытный, видать, знал или чувствовал, что это сильно не понравится его хозяину. Вот ведь что за народ — поляки! Их лупили все, уж половина Европы точно. Разделяли, лишали государственности полностью. Потом создавали опять небольшое польское государство, делая это, будто бросали кость оголодавшей побитой собаке. Но не любят они только Россию. Причём, аж ненавидят и эту ненависть впитывают с самого рождения. Вон немцы их пару лет назад прищучили, отобрали территории, разгромили армию. Но этот седоусый хмырь к гитлеровцу со всем уважением и чинопочитанием, а меня с парнями отравил, как ненавистных крыс в амбаре. На Украине тоже они были одни из первых наёмников, и по жестокости переплёвывали колумбийцев и арабов. В плен к полякам лучше было не попадать. Правда, со второго года войны им стали отвечать тем же. Из нескольких десятков пшеков, попавших в окружение и безвыходную ситуацию, про которых я точно знал, взяли в плен только парочку для репортажа. Прочие отправились в морги в чёрных мешках или гнили до конца войны в подвалах разрушенных домов и перелесках, где от деревьев остались только стволы в виде кривых столбов.

Я вздохнул, посмотрел на поляка, потом перевёл взгляд на собеседника:

— Я согласен рассказать всё, что знаю. В обмен прошу достойное отношение и медицинскую помощь.

Сейчас любая хитрость мне на руку. Я бы и сыном Сталина представился, если бы знал хоть немного биографию их семьи.

— Заведите его в дом и дайте воды, — приказал гауптман солдатам.

— Яволь! — чётко ответил один из них офицеру. После чего я был вздёрнут вверх под локти и поставлен на ноги. Самостоятельно идти на них я ещё не мог. Поэтому один из них стал моим сопровождающим и поддерживающим. Пока ковылял, выяснил, что на мне кроме исподнего нет ничего. Ушлый поляк снял с меня неплохую гражданскую одежду, которую я ещё не успел изорвать в лесу и прожечь искрами из костра. Вот ведь падальщик. Взял не потому что ему не во что одеться, а просто потому, что мог. Нет, всё-таки, прав был Черчилль, когда назвал Польшу гиеной Европы. Ох, как прав.

Мне принесли воды и одежду. От немцев я получил простые штаны, рубашку, пиджак и разбитые сапоги с обрезанными голенищами. Вещи явно принадлежали кому-то из селян и были отобраны, чтобы одеть меня. Людей жалко, но я им благодарен… им, а не немцам. Жаль, что офицер не стал раздевать поляка.

«Хм, интересно, а эта гнусь далеко живёт от села? Как бы мне к нему наведаться и стребовать должок», — подумал я, когда сидел на лавке под окнами огромного рубленного дома на высоком фундаменте из речного камня, взятого немцами себе под комендатуру. Казалось, что про меня полностью забыли. Целый час никто меня не беспокоил, не дёргал. Только часовой не спускал глаз.

За этот час резерв накопил сущие крохи энергии. Их не хватило бы на полноценный заговор. И всё-таки, когда вдруг увидел поляка, выходящего из комендатуры, то не удержался и вновь зашептал проклятье, мысленно готовый отдать хоть год своей жизни в обмен на то, чтобы наказать предателя.

— У меня рот волчий, клык железный, глаз огненный! Плюну, укушу, взглядом испепелю! Кровь твою отравлю, род-племя изведу! Сам с мечом в твой дом приду и Мару позову! — прошептал я, не мигая смотря в спину поляку.

Тот будто меня услышал или взгляд почувствовал и резко повернулся. Увидев, что я на него смотрю, плюнул в мою сторону и вновь повернулся спиной. Я же чуть не упал со скамейки от приступа сильнейшей слабости. Но несмотря на крайне плохое самочувствие на моих губах играла улыбка. Проклятье ушло!

Спустя полчаса немецкие солдаты помогли мне забраться в кузов машины, усадили на лавку и сами устроились напротив. По разговорам понял, что меня везут в Барановичи. Там немцы создали лагерь для военнопленных, в том числе для старшего комсостава Красной армии. Но добраться до города не смогли, на полпути сломалась машина. Пока справились с поломкой, наступил глубокий вечер. Раскатывать в темноте по местным дорогам у немцев духа не хватило. Поэтому они свернули в соседний посёлок, где также имелась своя комендатура и пара взводов солдат. Здесь меня сдали с рук на руки худому майору с одутловатым, нездорового вида, лицом.

— К остальным его, — приказал он солдатам. — Завтра с утра всей кучей отправим в Барановичи.

Под конвоем рядового, тыкающего мне в поясницу ствол карабина, я дошёл до бани. Её дверь охранял солдат. Когда оказался внутри, быстро разобрался в ситуации. Это были те самые «остальные», про кого упомянул немецкий офицер. Всего четыре человека. Тесное помещение бани освещалось дрожащим огоньком свечи. Или он тут изначально был, или немцы решили проявить великодушие и предоставили пленникам свет.

Я быстрым взглядом оценил синие галифе, командирские гимнастёрки, звезды и другие нашивки на рукавах, «шпалы» на петлицах и даже ромбы. Последние носил один человек по возрасту самый старший среди четвёрки. У него же на рукаве на предплечье была нашита крупная звезда. Комиссар, но намного выше стоит, чем