Деньги не пахнут 5 - Константин Владимирович Ежов

Гул возмущения пронёсся по залу. Судья поднял руку, призывая к порядку. Воздух дрожал от напряжения – запах пота, бумаги и старого дерева смешался в одно. Всё зависло на тонкой грани между законом и правдой, которую нельзя было спрятать ни под какими формулировками.

Судебный зал наполнился сухим треском микрофонов и шелестом бумаг. Запах старого лака стоял в воздухе, густой, нервный. Судья слегка приподнял брови, вслушиваясь в спор сторон.

Речь шла о слухах. "Показания по слухам" – так называли сведения, переданные от третьего лица, отсутствующего в суде. Закон запрещал использовать подобное: каждый гражданин имел право видеть того, кто обвиняет, смотреть в глаза свидетелю и задавать вопросы. Без этого справедливость оставалась лишь словом.

Обычно подобные свидетельства вычёркивали из дела без колебаний. Но в юриспруденции, как и в жизни, существовали исключения.

Адвокат Сергея Платонова поднялся, голос его звучал твёрдо, уверенно, без тени дрожи:

– Заявление информатора было самообличающим. Это подпадает под исключение – свидетельство против собственных интересов. Кроме того, слова информатора показывают состояние ума свидетеля в момент его отставки, что делает их допустимыми в суде.

По залу прокатилась волна тишины. Каждый взгляд обратился к судье. Даже дыхание стало слышно – редкое, неровное. Судья выпрямился, задумчиво провёл рукой по подбородку, потом произнёс:

– Возражение отклонено. Заявление соответствует условиям исключения из правила о слухах.

Он сделал паузу и обратился к присяжным:

– Однако вы должны рассматривать эти слова исключительно как отражение душевного состояния свидетеля в момент его ухода из компании.

Голос его был спокоен, но в нём слышался скрытый смысл. Предупреждение – не принимать услышанное за безусловную правду. И одновременно – позволение высказаться, несмотря на формальности.

Теперь у "Тераноса" оставалась лишь последняя карта.

Блэкуэлл, сжав зубы, едва сдерживая раздражение, произнёс сквозь напряжённую улыбку:

– Напоминаю суду, что речь идёт о внутренних делах совета директоров, а потому свидетель связан договором о неразглашении.

НДA. Проклятая аббревиатура, ставшая щитом от любой ответственности. Каждый раз, когда истина подступала к двери, эта фраза вставала на пути, как железная засов.

Не успел он договорить, как зал взорвался.

– Опять этот чёртов НДA!

– Убийцы в галстуках!

Крики слились в хаотический гул, тяжёлый, как прибой. Судья ударил молотком по столу, требуя тишины. Нескольких особенно громких зрителей вывели под руки.

– Если беспорядки продолжатся, галерея будет очищена, – произнёс судья, и шум постепенно стих. Люди, не желая потерять возможность стать свидетелями исторического момента, подавили негодование.

– Свидетель, – произнёс судья, глядя на Киссинджера поверх очков, – вы понимаете, что ваши слова могут нарушить договор о неразглашении, как утверждает защита? Всё равно намерены продолжить?

В этих словах чувствовалась скрытая мольба: "Скажите да". Весь зал знал – именно это показание должно было поставить последнюю точку.

Киссинджер поднял голову. Несколько мгновений смотрел перед собой, словно взвешивая каждое слово, затем заговорил:

– Договор о неразглашении создавался для защиты инноваций и коммерческих тайн. Но никогда – для сокрытия преступлений и обмана.

Он сделал паузу. Тишина стала почти осязаемой.

– Полностью осознаю юридические последствия нарушения договора. Однако сегодня, здесь, в этом зале, обязуюсь рассказать всю правду о "Тераносе".

Слова эти прозвучали, как удар грома. И почти сразу зал разорвался в аплодисментах, криках, свисте. Люди вставали, скандировали его имя. Стены дрожали от гулких голосов.

Вот почему процесс тянулся так долго. Почему ни одна официальная проверка не смела докопаться до сути. Стальной купол НДA защищал компанию от любого луча света. Многочисленные свидетели лишь слегка касались краёв этой брони, давая короткие, осторожные признания. Но никто, до этого мгновения, не осмеливался разбить её в открытую.

Теперь запретное слово было произнесено.

Судья, ещё недавно гремевший угрозами, едва заметно улыбнулся. Даже он не мог скрыть уважения. Киссинджер же оставался неподвижен, сдержанный, почти холодный. Только глаза, яркие и живые, блеснули особым светом – смесью гордости и удовлетворения.

Ведь разве могло быть большее торжество для человека, всю жизнь жаждавшего признания? В свои преклонные годы он получил сцену, микрофон и восторженные аплодисменты. Каждое слово теперь было услышано, каждое движение – замечено.

– Порядок! – голос судьи перекрыл гул зала. – Порядок в суде!

Гул голосов гремел, как раскаты грома, пока судья не поднял руку и не произнёс несколько резких слов. Тишина, сперва неуверенная, накрыла зал, будто одеяло из свинца. Даже камеры, казалось, перестали щёлкать. Воздух густел, пропитываясь ожиданием. Все взгляды устремились к Киссинджеру. Никто не дышал.

Настал тот самый миг, когда правду уже невозможно было сдерживать.

Голос Киссинджера прозвучал спокойно, ровно, будто издалека, без эмоций, но с силой, пробивавшейся сквозь каждое слово:

– Бывший сотрудник сообщил, что компания "Теранос" подделывала данные верификации своего прибора "Ньютон". Более того, устройство не могло воспроизводить собственные результаты.

По залу пронеслось тихое "что?", словно рябь по воде. В телеэфире, где сотни тысяч людей следили за процессом, раздались возмущённые комментарии.

– Как это – не мог воспроизводить результаты?

– Это значит, что один и тот же анализ крови давал разные показатели.

– Так это не наука, это рулетка!

– Они хотели продавать это как медицинский прибор?!

Гул усиливался, превращаясь в глухое жужжание.

Киссинджер продолжил, с тем же непоколебимым спокойствием:

– Во время проверки надёжности компания использовала данные не с "Ньютона", а с коммерческих приборов. Когда сотрудники возмутились, им ответили, что "Ньютон слишком инновационный, чтобы сравнивать его с другими системами".

В толпе зашипели:

– "Слишком инновационный"? Серьёзно?

– То есть они просто подменяли результаты чужими, называя это прогрессом?

Но это было лишь начало.

– Кроме того, – произнёс Киссинджер, – компания фактически модифицировала аппараты "Сименс" и проводила анализы именно на них. На деле почти все тесты выполнялись на стороннем оборудовании, а не на "Ньютоне".

Молчание стало тяжёлым, давящим. Публика смотрела на него, не мигая.

Тот самый "революционный" прибор, который "Теранос" рекламировала как чудо медицины, оказался не более чем случайным генератором чисел.

Поскольку собственная система не работала, анализы пациентов проводились на чужих машинах. Но с этим возникла другая проблема.

– Для получения достоверных результатов аппараты "Сименс" требуют определённый объём крови, – продолжал Киссинджер. – Однако "Теранос" утверждала, что достаточно нескольких капель. Поэтому, официально используя только кровь из так называемого "Наноконтейнера", они разбавляли образцы, чтобы получить нужный объём.

В зале кто-то застонал, кто-то тихо выругался. Запах пота и кофе смешался с чем-то острым – с металлическим запахом разоблачения.

Тайна компании раскрывалась во всей мерзкой