Надлежащий подход - Ирина Сон

глотнул воздуха, чувствуя себя выброшенной на берег рыбой. Где-то в сознании тонко визжал изнеженный сибарит и в истерике бил холеными, не знавшими скальпеля руками, требуя вытолкнуть всех из каюты, закрыться и выпить чего-нибудь крепкого. Но на руках у матросов умирал не кто-нибудь, а господин Чан.

Я отставил тарелку и вытер рот, тяжело дыша. Каюта качалась. Перед глазами кружились люди, колени тряслись, и всё было красное-красное… Где же то безжалостное суровое нечто во мне, которое позволило срезать с себя кусок кожи?

Я выдохнул, воскрешая в памяти сумрак комнаты в Кроме Порядка и боль в груди. Я ведь был им, уверенным, привыкшим причинять боль человеком, который страшно этого не любил, но делал и не ныл… Я столько раз пытался вновь превратиться в него, когда хотел научиться трахеотомии, но он не появлялся. Неужели и теперь не получится?

Новый мученический стон ударил по ушам. Я вздрогнул, сжал руки в кулаки и зажмурился. Всё моё существо сопротивлялось истерике и отвращению, утрамбовывало их в уголок, пыталось откопать ту часть, которая принадлежала врачу. Да, фармацевту. Да, резавшему лишь трупы.

Но на этом корабле, да и в целом мире, никто не знал о человеческом теле больше меня.

«Вставай! Ты актер! У тебя нет своего лица, ты не имеешь личности. У тебя нет своего страха и нет своих сомнений. Начни играть – и стань тем, кем хочешь быть».

Запах крови забился в ноздри, стал густым и вязким, окутал с ног до головы невесомой пеленой – и с очередным стоном во мне что-то перевернулось и встало так, как было нужно.

– На стол его!

Собственный голос показался слишком уж низким и хриплым – слова прозвучали незнакомо.

Я еще раз выдохнул и выпрямился. Нет. Не я. Жесткий и уверенный в себе человек, через руки которого прошли сотни. Матросы даже отшатнулись от моего изменившегося лица.

– Вы не слышали, что я сказал? На стол его. Нужны чистые, прокаленные или кипяченые тряпки, крепкий самогон, швейные иглы, зажимы и нитки. Выделанные жилы или шелк. И много света.

– Вы… это… шить? – спросил кто-то в ужасе. – Кровь же испортится. Давайте лучше прижжём!

Я коротко взглянул на непрошеного умника.

– Прижжём – и я его точно не вытяну.

– Что за глупости! Надо прижигать. Тит всегда так делал! Ожог закроет рану – и всё заживет! Мы почти все через это прошли! Он был очень опытный!

– Молчать! Кто здесь доктор: вы или я? – рассвирепел я. – Ожог его убьет. Делайте, как я сказал. Вперед!

От моей внезапной перемены матросы слегка опешили, но послушались. В мгновение ока стол и господина Чана вытащили на палубу, под солнце. Кто-то побежал к коку за алкоголем. Кто-то положил набор инструментов, страшный и допотопный, но с зажимами и круглыми иглами. Нашлись даже кетгут и шелк – они остались от предыдущего врача. Мелькнул бледный до зелени Юн Лан, которому кто-то тут же прикрыл глаза и увел. Я быстро обработал руки и, закрыв лицо куском простыни, промокнул рану тканью, еще влажной и горячей от стерилизации. Раненый дернулся, распахнул глаза и вскрикнул.

– Держите его!

Матросы дружно навалились. Я протолкнул в окровавленный рот Чана его же собственный ремень, посмотрел в огромные перепуганные глаза и сказал:

– Можешь орать, как хочешь. Главное – не дергайся.

Вопреки распространенному мнению, до внутренних органов человека добраться вовсе не так просто, как кажется. Сначала нужно преодолеть барьер из подкожной клетчатки, потом из мышц. Затем следует большой сальник, в котором копится жир, и только потом начинаются кишки, желудок и прочая жизненно важная требуха. Господину Чану повезло – живот распахало по касательной. Рана была рваная, кровавая и очень впечатляющая, однако глубже мышечного слоя она не ушла. Апоневроз – белое сухожилие, за которым начиналось самое опасное, – был почти не задет. Впрочем, для человека восемнадцатого века этого могло стать вполне достаточно. Потеря крови и инфекции быстро сделали бы своё чёрное дело. Я кое-как очистил рану, пережал самые крупные сосуды, но дело осложнялось тем, что зашивать пришлось без обезболивания. И тем, что на кетгуте наверняка осталась зараза.

Чан тяжело дышал, стонал и жевал ремень, но не вырывался и лежал сравнительно спокойно. Я зашивал рану слоями, накладывая крупные стежки. Выходило криво и косо.

«Ткани срастаются на одном стежке. Осторожно. Если сшить слои между собой, образуется грыжа», – звучал в ушах чей-то низкий, хриплый голос. Чей? Видимо, хирурга, личина которого помогала мне. Я не учился зашивать раны – лишь знал теорию, которая до этого момента так и оставалась теорией.

Защитная ширма роли дрожала перед сознанием, прогибалась под натиском сомнений. Рана наконец-то закрылась, кожу вокруг шва щедро простерилизовал спирт. Я наложил стерильную повязку, напоил пациента соленым раствором, чтобы восполнить потерю крови. Под моим чутким присмотром Хван Цзи с матросами отнесли господина Чана в каюту. Я вымыл руки, выпрямился, увидел цепочку кровавых следов, которые тянулись от моей каюты, – и корабль вдруг сильно закачался. Так сильно, что меня бросило к борту и скрутило в жестоком приступе морской болезни. Я вяло сполз на палубу. Судно качалось на волнах, слепило солнце, заняв собой всё небо и оставив от людей лишь силуэты, а шум моря в ушах никак не мог перекричать обеспокоенный Хван Цзы.

– Дайфу Лим! Доктор! – он потряс меня и крикнул через плечо: – Воды ему дайте!

Я послушно глотнул из фляги теплой воды и четко сказал:

– Не поднимайте. Надо лечь.

Меня перестало трясти. Я лег, закинул ноги на ближайшую бочку и почти сразу почувствовал, как отступил обморок. Матросы столпились вокруг и дружно переминались с ноги на ногу, явно желая помочь и не зная как.

– А вот теперь можно и выпить чего-нибудь покрепче, – проморгавшись, сказал я.

Дали самогон. От него шок прошел. Получилось встать на ноги и дойти до своей каюты. Матросы проводили меня молчаливыми взглядами.

– Да-а… – протянул один, едва я закрыл дверь.

– Угу, – глубокомысленно поддакнул второй.

– Да уж, загадил полкорабля и брякнулся, – проворчал я устало и рухнул на койку.

Меня трясло. Битва за жизнь господина Чана только начиналась, но мне просто физически была необходима передышка: отойти от операции, подумать и унять нервную дрожь.

Пауль Фридрих в 1898 году доказал, что развитие инфекции проще всего предотвратить в ближайшие шесть часов после заражения. А инфекция наверняка попала в рану. Синтезировать антибиотик? Это было даже не смешно! Оставались лишь дары природы – весьма ограниченный ресурс на корабле.

Как бы мне ни хотелось поспать, я соскреб