Былины Окоротья - Егор Андреев

– Да смотри поосторожней там… с Ксыром, – крикнул ему в спину Всеволод.

Морокунья явилась на зов почти сразу. Правда, предстала перед всеми злющей, как волчица. Всклокоченная шевелюра, кое-как собранная в неряшливый хвост, и припухшее от сна лицо свидетельствовали о том, что Всеволод и десятники стали не единственными, кого ночной лазутчик лишил заслуженного отдыха. Прислужник Врасопряхи тоже появился, но старался не показываться воеводе на глаза. Маячил где-то поодаль. Всеволод не сомневался: на то было приказание колдуньи. Тем лучше. После того как он узнал правду, находиться рядом с Ксыром стало сущим испытанием. Все равно что распевать песню у пещеры людоеда.

– О-у-ох, и кто тут у нас такой добрый, что поднял меня посреди ночи? – подавив зевок, крапивным голосом заявила Врасопряха. – Что такого важного стряслось в этой глуши, что не могло подождать до утра? Вроде бы никто на нас не нападает. Тишь да гладь кругом. Али вы меня сюда вытащили, дабы полюбоваться вместе на округу? Сожалею, но я сейчас не в том настроении, чтобы отдать должное здешним красотам. Я устала и страшно хочу спать…

– Прости, государыня, что потревожили твой сон. Поверь, без нужды я бы этого не сделал, но в лагерь ворог пробрался, и нам потребовалась твоя помощь, – без особых угрызений совести пояснил Всеволод.

– Ладно уж, – смягчилась волховуша.

Всеволод подвел колдунью к пленнику, одновременно рассказав, при каких обстоятельствах они его поймали. Показал он ей и ворох кровавых тряпок, которые нашли у зареченца. Склонившись к вымазанному в саже парню, волшебница прищурилась.

– Неужто глаза меня обманывают? Это же…

– Прокуд, старшой сын Харитона, – подтвердил ее догадку Пантелей. – Мы аперва тоже удивилися. Спрашивается, и с чаво ему сдалося развешивать кровяные отрепки на кустах?! С какого хер… м… беса? Токмо вызнать у него ничего не вышло. Молчит, зараза, аки воды в рот набрал. Вот мы на вас и уповаем. На силу колдовскую, значит.

– То есть вы решили, что там, где не смогли справиться крепкие мужи, преуспеет хрупкая женщина? К тому же поднятая ни свет ни заря?

– Либо чары, либо пытки. Последнее мне претит, потому-то мы и обратились к тебе, государыня. Пожалуйста, скажи, что не напрасно, – тихо попросил воевода.

Волховуша как-то странно посмотрела на него, затем вздохнула и пожала плечами.

– Хорошо, коль ты просишь, не откажу. Вот только не знаю, с чего вы решили, будто выведное заклятье будет лучше каленого железа. Эй, вы двое, крепыши, держите его, чтобы не дергался.

Василевс и Никодим тут же навалились на Прокуда, в мгновение ока распластали его, вдавили в землю, обездвижив. Видя, как колдунья склоняется над ним, потирая друг о друга кончики пальцев, заметив ее пылающий взгляд, сын старосты забился в руках гридей, словно сом в сетях. Отчаянно и бесполезно. Кметы держали крепко. Пальцы волховуши, которые она протянула к отпрыску Харитона, вдруг поблекли, выцвели и стали прозрачными, как мутное стекло. Всеволоду показалось, что сквозь дымчатую плоть он даже видит кости морокуньи. От такого зрелища воеводе стало не по себе. Прокуд тоже это заметил. Он снова забился и запричитал, срываясь на крик:

– Нет! Уберите! Уберите ее от меня! Чур! Чур!

– Тише, тише, – мягко проворковала Врасопряха. – Будешь так трепыхаться – навсегда останешься пускающим слюни дурачком. Нам ведь этого не надо, правда?

Пальцы колдуньи легонько коснулись висков зареченца и, словно не встретив сопротивления, плавно погрузились в голову парня. Теперь уже Всеволод не сомневался, что видит кости сквозь кожу, сухожилия и мышцы ведьмы, потому что они начали светиться зеленым призрачным свечением, как гнилушки в старом пне. Врасопряха, запустив персты в череп отпрыска Харитона, принялась вдруг тихо петь.

Хрипловатый низкий голос морокуньи мерно вибрировал в убаюкивающем ритме, и Всеволод без труда узнал мотив. Мелодия оказалась детской колыбельной – напевом, которым любящие матери отправляли свое чадо в сладкие объятия сна. А еще Всеволод понял, что страшный образ ведьмы, баюкающей в ладонях голову Прокуда, будет еще очень долго преследовать его в кошмарах.

– Брп… грм-м-м. Хр-р-р, – внезапно захрипел, забулькал зареченец. Закатив глаза, он принялся натужно, словно против воли, цедить слова сквозь зубы: – Ба… ку… пф-ф… БаТьку наКазал, козЛиноЙ кров… ию ИзмаЖ-ж-ж… РазВЕзь… ПущАй ПримаНкой СтаНут. Пуф-ф-фСкай Сож… рет их ВсеХ. Поде-ЛОм. Пусть СгиНуТ, СучьЕ пЛе… мя. САмИ скор-р-р… о Ух-дЕм ОтсеДо… ва. Не Т. Вед-Дьма не От НиХ, не Зна… еТ-т, Сер-ре… б… О… с Со… боЙ Заб… рать! Др… гие ПусТь СА… ми Выб… ра… ютСЯ, СкоРО вхСе коНчиТся. кОНчИтСя! КОНЧИТСЯ! – ломая слова, на едином дыхании выдал болотник, пуская изо рта потеки пены, сотрясаясь в конвульсиях.

Не в силах более переносить подобное зрелище, Всеволод отвернулся, и взгляд его тут же наткнулся на посеревшие, перекошенные от страха и отвращения лица остальных гридей. Кметы все так же стояли полукругом возле них с ведьмой, но мины воинов ясно говорили, что каждый готов отдать месячное жалование, лишь бы оказаться как можно дальше от творимого колдуньей ведовства. Особо впечатлительный Илья шумно простал желудок за ближайшими кустами.

– Все кончилось, – произнесла колдунья. Окольничий кивнул и решился снова посмотреть на Врасопряху.

Волховуша уже встала с колен и теперь, поправив волосы, принялась отряхивать ладонями подол платья. Совершенно обычными ладонями с красивыми длинными пальцами. Последствия волошбы сгинули без следа.

– А с ним что? – спросил окольничий, кивком указав на распростертое тело зареченца.

– Скоро очнется, – равнодушно бросила колдунья.

– Ты что-нибудь поняла из той белиберды, которую он нес?

– Немного. Только то, что остров этот должен был стать для нас могилой. Что-то должно было сожрать здесь всех, выследив благодаря приманке, которую Прокуд развесил по велению отца.

– Илья, тряпье в огонь, быстро! Василевс, Вятка, Никодим, пройдите по округе, поснимайте с веток все, что осталось. Будите осталь…

Всеволод осекся. Слова, так и не успевшие сорваться с губ, застряли в горле. Темноту ночи протаранил звук, разорвавший тишину в клочья. Утробный, низкий и протяжный рык не походил на глас чудовищ, с которыми приходилось иметь дело воеводе. Ни гыргалица, ни дхун, ни сам горын не были способны на такое. Казалось, от утробных звуков, скрытых в жутком то ли вое, то ли стоне, в теле завибрировали кости, а сердце замерло и сжалось. В следующий миг оно как следует садануло о ребра, разгоняясь до бешеного ритма. Вопль не просто пугал – он наводил ужас, взывая к самым истокам памяти, доставшимся человеку в наследие от косматых предков. Он заставлял вспомнить, отчего люди встарь боялись темноты. О скрытых в