Заморыш - Дмитрий Шимохин

Но идиллию прервало торопливое, крысиное шлепанье подошв за спиной. Штырь, всю дорогу сверливший мой затылок ненавидящим взглядом, нагнал и зашелестел у самого уха:

— Слышь, Пришлый! А сдача-то? Рубль целый остался, а то и боле! Давай пилить!

Мелкий забежал вперед, раскинув руки, преграждая путь, и метнул быстрый взгляд на Кремня, ища поддержки.

— Каждому по три гривенника выйдет! На табак, опять же, в картишки перекинуться… Чего в кубышку все совать? Мы ж заработали, наше это!

«Ну вот опять, неужто он настолько тупой и без чувства самосохранения?» — промелькнула мысль.

Процессия замерла под одиноким, мигающим фонарем. Сивый переминался с ноги на ногу, стараясь не уронить хлебную башню.

Пришлось резко развернуться. Кремень, пыхтя под грузом сахара, тоже затормозил. Но во взгляде пахана, устремленном на Штыря, я не увидел поддержки. Наоборот. Как ни крути, Кремень был сыт. На нем сидел теплый пиджак. На руках имелась еда на завтра и послезавтра. Схема работала, как швейцарские часы, и ломать ее ради пятака на махорку ему уже не хотелось. И, опять же, обещания золотых гор в будущем еще не успели померкнуть.

— Тебе чего неймется? — тихо спросил я. — Еда есть? Есть. Крыша есть? Есть. Деньги — у меня целее будут.

— А я хочу свои! — взвизгнул мелкий, чувствуя, как уходит почва из-под ног. — Кремень! Скажи ему! Он же нас обувает…

Кремень перевел взгляд с меня на Штыря. В черепе вожака со скрипом ворочались шестеренки: старая привычка жить одним днем боролась с новой, вкусной перспективой сытой стабильности. Резать корову, дающую молоко, показалось ему верхом идиотизма. Штырь со своим нытьем превратился в назойливую муху.

Тяжелый вздох вырвался из груди атамана.

— Умолкни, Штырь, — глухо бросил он, даже не глядя на него. — Сказано «общее» — значит, в общее. Тут есть кому за тебя подумать. Не вякай.

Штырь, багровый от унижения и бессильной злобы, отшатнулся, клацнув зубами.

Кремень покосился на меня, криво ухмыляясь и перехватывая мешок поудобнее.

— Строгий ты, Пришлый… Как немец-управляющий на фабрике. Ладно. Черт с тобой. Не пропьем сегодня — целее будут. Но, — грязный палец назидательно погрозил в воздухе, — если хоть копейка пропадет…

— Не пропадет. Чай пора дуть!

Своды моста, вечно пронизанные сквозняком, отдающим тухлой рыбой и сыростью, встретили нас привычным мраком. Но в глубине теплился жиденький огонек.

Там нас уже ждали.

Возле костра, жмущегося к каменной опоре, сидела «смена» — трое пацанят, совсем еще мелких, лет по восемь-девять. Они напоминали стайку воробушков, нахохлившихся на морозе.

Увидев нас, мелюзга повскакивала.

— Атаман идет! — звонко пискнул Кот. — Кремень вернулся!

Они кинулись навстречу, но затормозили в паре шагов, не смея подойти ближе. Глаза их — огромные, голодные, жадные — прикипели к ноше Сивого.

Кремень расплылся в довольной улыбке. Вот он, его звездный час. Не перед нами, тертыми, а перед этой пацанвой, для которой он был царем и богом.

Он шагнул в круг света, выпятив грудь, и с грохотом опустил кулек с сахаром на землю. Сивый, кряхтя, сгрузил рядом хлеб и сухари.

— Ну, чего глаза вылупили? — гаркнул Кремень, но без злости, а с барской ленцой. — Думали, пустые пришли? Ан нет! Гуляем сегодня!

— Дядь Кремень, а это чего? Хлебушек? — прошелестел один из мелких, не отрывая взгляда от каравая.

— Хлебушек… — передразнил он, наслаждаясь моментом.

Кремень по-хозяйски развязал мешок с сухарями, зачерпнул широкой ладонью горсть и швырнул пацанам, как сеятель зерно.

— Налетай! Грызите, пока зубы есть!

Мелочь с визгом кинулась подбирать угощение. Захрустели сухари, послышалось довольное чавканье. Кремень стоял над ними, уперев руки в боки, сияя, как начищенный пятак. Ему было важно показать, кто здесь кормилец.

— Это мы дело провернули! — начал он заливать, повышая голос, чтобы все слышали. — Жигу, алешку приютского, прижали. Он, гнида, рыпаться вздумал, так я ему кулак к носу поднес — он и обделался! Сразу рупь отдал, как миленький!

Я молча раскладывал покупки, не мешая ему. Пусть потешится. В конце концов, легенда нужна любому лидеру.

— Но, — Кремень вдруг обернулся ко мне и хлопнул тяжелой ладонью по плечу, — врать не буду. Пришлый тут тоже… подсобил. Голова у него варит, шельма! Он Жиге подножку-то ловко поставил, когда тот деру дать хотел. Если б не он — ловили б мы ветра в поле.

Я хмыкнул. Неплохо. И себя не обидел, и мой статус подтвердил. Дипломат хренов.

— Ладно, хорош базлать, — оборвал я триумф. — Чайник ставьте. Будем пробу снимать.

Посреди нашего импровизированного капища на троне из трех кирпичей воцарился медный идол.

— Ну, колдуй, Пришлый. — Кремень сунул мне драгоценный фунтик с «Ханским». — Порадуй душу!

Развернутая бумага шуршала сухо, как осенний лист. В пляске огненных отсветов чаинки выглядели крупными, иссиня-черными, солидными — мечта, а не заварка. Щедрая горсть плюхнулась в кипящую воду. Мы затаили дыхание.

Вместо цветочной амброзии из носика потянуло… чем-то не тем. Пахло распаренным банным веником, прелой листвой. Аромат напоминал не китайские сады, а тряпку, которой возили по полу трактира.

— Настаивается, должно быть… — неуверенно буркнул Сивый, с трудом сглатывая слюну.

Выждали для верности пару минут. Разлили варево по разномастной таре: кому досталась щербатая эмалированная кружка, кому — консервная банка с рваными краями. Первый же глоток обжег небо и разочарованием полоснул по языку. Вместо благородной терпкости рот наполнился теплой, противной водичкой с отчетливым привкусом мела и сажи на корне языка.

Штырь, припавший к жестянке с жадностью теленка, вдруг вытаращил глаза и смачно, веером, сплюнул в огонь. Угли сердито зашипели.

— Тьфу ты, пропасть! — взвизгнул мелкий, яростно отирая губы рукавом. — Это что за помои⁈

Кремень медленно опустил кружку. Прищурился, вглядываясь в содержимое. Костер безжалостно высветил правду: жидкость была не густо-коричневой, а мутной, серо-бурой, словно зачерпнули из лужи.

Атаман сунул палец в кружку, поскреб по дну и поднес руку к глазам. На подушечке осталась густая, липкая черная мазня.

— Сажа… — прошептал он треснувшим от обиды голосом. — Это ж сажа, братцы.

Для верности он высунул язык, пытаясь рассмотреть его в отблесках пламени. Язык отливал синевой.

— Спитой… — приговор прозвучал сухо. — Это не «Ханский». Это мусор. Спитой чай нам продали, вот что, братцы!

Из дальнейшего, в основном матерного, разговора я узнал следующее. Как оказалось, половые собирают заварку