Заморыш - Дмитрий Шимохин

Сивый, пыхтя от усердия, прижимал к груди наш закопченный чайник. Нес он его со священным трепетом. Прохожие шарахались, завидев четверку оборванцев, вышагивающих с нездешней вальяжностью, но нам было плевать.

— Теперя заживем, братцы… — бубнил Кремень, размахивая руками. — Теперя у нас все по-господски будет. Чай с сахаром, жизнь с медом!

Во исполнение этой программы мы и притормозили у витрины «Колониальной лавки». Стекло сияло, открывая вид на пирамиды банок с диковинными названиями и бруски сыра.

— Сюда. Гулять так гулять. Возьмем-ка чая, братцы! Хорошего, не копорскую дрянь! Чтобы как господа, значит, почаевничать! Вот все удивятся-то!

Колокольчик над дверью лавки звякнул тревожно и тонко, словно предупреждая хозяина о нашествии варваров. Внутри нас накрыло густым, тяжелым духом — пахло всем сразу: молотым кофе, ядреной гвоздикой, лавром и чем-то приторно-ванильным.

За прилавком, возвышаясь над бочкой с сельдью, скучал приказчик — сушеный стручок с напомаженными усами и бегающим взглядом профессионального жулика. Едва завидев нашу делегацию, он скривился так, будто раскусил клопа.

— Бог подаст! — гавкнул он, даже не дав рта раскрыть. — А ну, брысь! Здесь, милостивые господа, чистая публика добрый товар берет, а не милостыню клянчат!

Сивый от испуга стиснул чайник так, что, наверное, оставил на его боку вмятину, а Кремень уже набрал в грудь воздуха для скандала. Пришлось снова действовать на опережение. Серебряный полтинник небрежно, со звоном шлепнулся на деревянную столешницу. Звук металла о дерево сработал лучше любой верительной грамоты.

— А мы и есть господа, — скучным голосом поведал я стрючку. — Тон смени, любезный. Господам чай надобен. Ну, что стоим столбом, а?

Метаморфоза произошла мгновенно. Увидев серебро, торговец подобрался, усы дрогнули, глазки замаслились елеем.

— Прошу прощения, обознался. Сумерки-с… — угодливо зажурчал он. — Чайку? Извольте. Какого предпочтете?

— Хорошего, — веско вставил Кремень, раздувая щеки от важности. — Что мы, не люди? Только не траву копорскую, опостылевшую. Мы нынче при капитале. Настоящего давай, байхового! Чтобы, значитца, дух от его шибало!

Приказчик мазнул по нам быстрым, цепким взглядом. Опытная бестия, он, видно, сразу понял расклад: перед ним дикари с претензией, но без опыта.

— Понимаю-с, тонкий вкус… — кивнул он и нырнул под прилавок. — Вот, для простого люда и солдатиков держим «Кирпичный».

На прилавок лег плотный черный брусок, больше похожий на кусок асфальта, чем на продукт питания.

— Сорт «Черненький пекинский». Заваривается — чернила отдыхают! Хоть ложку ставь.

Кремень брезгливо сморщил нос.

— Ты нам энтот гуталин не суй! Это для казармы. Мы благородного хотим!

— Благородного… — протянул лавочник, и в глубине зрачков мелькнула искра алчности. — Имеется «Царский букет». Поставщики Двора. Но… — театральная пауза, — два целковых за фунт. Изволите брать?

Твою мать! Ценник кусался. Весь бюджет затрещал бы по швам. Пришлось отрицательно качнуть головой.

— Жирно будет. Давай золотую середину. Чтобы и вкус был, и без штанов не остаться.

Улыбка приказчика стала еще неискреннее и шире, обнажив зубы.

— Есть! Специально для знатоков берег. Истинная редкость!

С верхней полки, сдув пыль, он снял жестяную банку, расписанную с варварской роскошью. На пунцовом боку извивался зеленый дракон с глазами базедового больного, окруженный пляской золотых иероглифов. Выглядело это чудо как дешевый балаган, но на парней подействовало гипнотически.

— Вот! — торжественно объявил он, тыча банкой в нос ошалевшему Сивому. — «Ханский розанистый». Прямиком из Кяхты, караваном шел, верблюдами! Аромат — чистая роза! Вкус — бархат! Офицеры сметают, едва выставлю. Последняя банка осталась!

Ноготь постучал по жести, приглашая к покупке.

— Вам, как новым клиентам, уступлю. Четверть фунта — за тридцать пять копеек. Берите, век благодарить будете!

Кремень уставился на дракона, как кролик на удава. Яркая картинка, слово «ханский» и лесть про офицеров сделали свое дело.

— Розанистый… — повторил он завороженно. — Слыхал, Пришлый? Ханский!

Штырь попытался принюхаться. Не знаю, насколько это у него получилось: банка была закрыта плотно, а в самой лавке воняло гвоздикой так, что она забила бы и запах хлорки. Но цена влезала в смету. Да и хотелось побаловать эту банду иллюзией успеха. Пусть почувствуют себя людьми.

— Ну, сыпь. — Мой кивок подтвердил сделку.

Приказчик, пряча торжествующую ухмылку в усы, ловко сдернул крышку. Внутри чернел крупный скрученный лист. На вид чай как чай. Совок нырнул в банку, перелетел на весы, щепотка «с походом» для верности — и вот уже бумажный кулек, «фунтик», перекочевал в руки Кремня.

— С вас тридцать пять, и еще дешевле сделаю на сахар, коль возьмете, — пропел он елейно.

Смутное беспокойство кольнуло где-то под ложечкой, но было задавлено. Расплатившись, приценились к сахару.

— Пятиалынный за фунт? И это «дешевле»? — разочарованно протянул Кремень. — Да ему гривенник красная цена! Пойдемте дальше!

Гастрономический поход продолжился в бакалейной лавке по соседству. С первого же шага нас встретил густой, сладковатый дух ванили и сахарной пыли. Взгляд уткнулся в прилавок, где синими сталагмитами высились головы сахара, похожие на артиллерийские снаряды калибра «здравствуй, диабет». Целый такой конус наш бюджет не потянул бы, да и колоть его под мостом пришлось бы лбом Сивого, поэтому я скомандовал рубить.

Приказчик, не моргнув глазом, вооружился тяжелыми стальными щипцами-гильотиной, больше напоминающими орудие пыток инквизиции. Зубья впились в вершину. Сухой, костяной хруст — и от головы отскочила белоснежная глыба, смачно брызнув во все стороны искристой крошкой. Завернутый в плотную синюю бумагу, этот осколок сладкой жизни тут же исчез в бездонном кармане Кремня.

В следующей, масляной, лавке пахло густо и сытно — жмыхом и жареными семечками. В нашу пустую бутыль из-под казенки продавец, лениво качнув рычаг помпы, нацедил темного, тягучего, как нефть, постного масла. Двадцать копеек со звоном упали в кассу, добавив к нашему каравану стеклянную тяжесть здоровой бутылки.

Финальным аккордом стала булочная. Пять фунтов «ситного пеклеванного» — огромный, дышащий теплом каравай лег на руки Сивому поверх чайника, превратив парня в ходячую продуктовую пирамиду. И в довесок — полмешка сухарей.

Закончив с покупками, я быстро подбил баланс. Чай, сахар, масло, хлеб… Итого — без малого восемьдесят копеек списано в расход. От рубля восьмидесяти остался ровно целковый, а точнее, его половина, ведь мне надо было вернуть долг в приют. Ну и плюс еще бумажный рубль, отнятый у Жиги.

Караван двинулся в обратный путь, к Обводному. Улица темнела, фонари редели, уступая место мрачным теням петербургских подворотен, где любого прохожего могли раздеть