Стражи времени - Лев Юрьевич Альтмарк

что мне нужно вернуть домой сына, а всё остальное – по барабану? От этих воображаемых полётов в прошлое мне и раньше не было ни пользы, ни удовольствия – один вред. А в нынешнем моём состоянии уже и возраст не тот, чтобы возвращаться к подобным молодецким забавам. Мне бы спокойно дожить остаток лет, и ничего поворачивать вспять я не хочу. Даже назад в молодость не рвусь. Не желаю, как бы это ни было заманчиво, становиться первооткрывателем чего-то нового и необычного. Мне сегодня и среди банальных обывателей, каковым я являюсь в своём пенсионерском статусе, неплохо…

– Догадываюсь, о чём вы сейчас размышляете, – Бартини внимательно следит за выражением моего лица и всё подмечает. – Вам бы лишь сына вернуть, наверное, а всё остальное – не ваше дело, угадал?

– Вообще-то, именно так, – киваю головой, – это пока всё, что мне сегодня необходимо. Но в нашем времени все поиски зашли в тупик, и я пока совершенно не представляю, что делать дальше. Кроме того, у меня был какой-то странный сон, где было ясно сказано, что всё рано или поздно уладится, и волноваться нечего, потому что мой Илья непременно отыщется… Если вам хоть немного по каким-то своим каналам удалось выяснить, кто я такой, то вы должны были бы сразу понять, что я не тот человек, который станет пассивно ожидать, пока всё придёт в норму. А тут ещё ваш наследник, Вольф Шварц, передал мне странное послание от вас. Если говорить честно, то оно окончательно запутало меня. Тут у любого голова кругом пойдёт – это письмо из прошлого в моё настоящее, а до того появились какие-то странные люди, выдающие себя за пришельцев из будущего, и всё это на фоне фантастических снов со сказочными замками и голосами, а в итоге – сегодняшняя встреча с вами…

Сразу замечаю, что авиаконструктор слушает меня невнимательно, но покачивает головой и даже слегка усмехается. Потом он молча встаёт со своего поскрипывающего стула и копается в чертежах и бумагах, сваленных на письменном столе. Наконец, извлекает какую-то небольшую картину без рамки, нарисованную на картоне масляными красками:

– Вот, посмотрите. Вам это ничего не напоминает?

На листе картона изображён остров посреди бушующих волн. И даже не остров, а поднимающаяся из воды крутая скала с неприступными стенами на вершине, внутри которых замок, более напоминающий высокий маяк. На самой верхушке маяка – шпиль, уходящий в низкие облака, и на нём сияет белый ослепительный огонь. Всё на картине, нарисованной, по всей видимости, самим хозяином комнаты, набросано грубыми мазками, словно Бартини торопился написать необходимый антураж, но заострять внимание на деталях не стал, ведь главное для него было в другом. Белое пламя прорисовано более тщательно, и исходит оно из сияющего кристалла на вершине замка. Кажется, кристалл прописан даже не красками, а чем-то иным – сияющим и искрящимся…

Как это похоже, невольно подумал я, на то, что мне снилось! Только в каменной стене на картине уже появились ворота, которых раньше я так и не нашёл. И сияющего кристалла на верхушке маяка я прежде не видел. Просто, наверное, так высоко не поднимал голову…

Бартини некоторое время выжидает, лишь пристально следит за моей реакцией, а потом вкрадчиво спрашивает:

– Именно это вам приснилось, Даниэль?

– Да, – протягиваю озадаченно, – только кристалла и пламени не было…

– Вы и не могли их увидеть тогда.

– Почему? Что сейчас изменилось?

– Этот кристалл в состоянии увидеть только «Стражи Времени». И ещё те, кому они доверяют…

6

– Человек по своей природе, вопреки логике и здравому смыслу, импульсивен и легко поддаётся чужеродному влиянию, порой противоречащему его натуре. Нас на самом деле легко убедить, что белое – это чёрное, и наоборот, хоть мы поначалу этому сопротивляемся. С другой стороны, какими бы мы ни были податливыми, слабыми и безвольными, в наш мозг почти с самого рождения вбита мысль о невозможности изменить предначертанное. Стереотипы мышления. Согласны со мной?..

Его глаза сверлят меня, и я не могу смотреть в них – отвожу взгляд.

– …Но безрадостным и убогим виделось бы нам будущее, если бы где-то в глубине души у каждого не теплилась потаённая искорка бунтарства. Очень трудно, но каждому из нас всё-таки можно вбить в голову кощунственную идею о том, что именно ему по силам стать вершителем судеб. Не только своей судьбы, но и судеб окружающих его людей. И мы, в конце концов, начинаем в это наивно и отчаянно верить, считая, что какая-то иная справедливость, всегда казавшаяся недостижимой и абстрактной, но без которой теперь жить невозможно, должна восторжествовать. И тогда мы в одно мгновение перерождаемся. Всё наше трудолюбие, усердие и фантазия с этого момента подчинены стремлению отыскать механизм, благодаря которому мы, наконец, станем равным вершителю, создавшему мир и нас в нём. Надо только постараться и суметь переломить себя, своё недоверие, свою мнительность и осторожность… Вам, Даниэль, по силам такое представить?

Для чего он всё это рассказывает мне? Голос Бартини глуховат, тем не менее, каждое слово он выговаривает чётко и уверенно, словно уже не первый раз читает эту лекцию очередному своему студенту из будущего. Молча сижу перед ним и только растираю виски, стараясь унять нарастающую боль. Как она сейчас некстати!.. А может, эта боль – защитный рефлекс?!

– Самое универсальное и вожделенное орудие, которым хотел обладать человек испокон веков – это машина времени. Кажется, получишь её в своё распоряжение – и одним махом сумеешь удовлетворить не только жажду познания, но и обретёшь долгожданное бессмертие, скрываясь в других эпохах от назойливой старухи с косой и песочными часами… Но редко кто отваживается задать себе вопрос: а нужно ли, по большому счёту, это бессмертие? Для чего оно тебе? Ведь после этого придётся отвечать на ещё один, не менее коварный вопрос, ответа на который не может быть априори: была ли реальная польза от тебя для мироздания за тот короткий промежуток времени, что отпущен природой? Пускай даже не польза, а хотя бы какое-то минимальное оправдание твоего существования? Стоит ли его продлять?

Исподлобья поглядываю на Бартини и замечаю, как лицо его заметно преобразилось – стало бледным и болезненно землистым, под глазами увеличились тёмные круги, губы подрагивают. Но на щеках всё равно играет лихорадочный румянец. Видимо, не без труда ему даётся наша лекция. И в то же время, чувствуется, без неё невозможно – словно он специально для таких слушателей, как я, заготовил её и берёг. Единственное, чего не могу