Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд

— Все в порядке! — весело ответила она. — Отец теперь инженер-экономист в Наркомторге. Нюська уже в школу ходит, пионер, горнист, важный — не подойти! А я… я теперь художница!

— Художница? — я искренне удивился.

— Ну, почти, — рассмеялась она. — Учусь во ВХУТЕМАСе. Вернее, теперь это ВХУТЕИН. На текстильном факультете. Буду создавать новые, революционные ткани для свободных советских женщин! Чтобы никаких мещанских цветочков, а только геометрия, конструктивизм, динамика!

Она говорила с упоением, жестикулируя тонкими, выразительными руками. Сама жизнь, ее энергия, казалось, так и кипели в ней.

— А ты? Какой университет закончил? Работаешь инженером на заводе?

— Почти закончил, Бауманку, и работаю. Только не совсем инженером. Я в аппарате ЦК.

— Ого! — снова удивилась она. — Значит, слухи не врали. Ну, рассказывай, как тебе живется в этом муравейнике?

— Приходи как-нибудь в гости, все подробно расскажу!

— А это…будет удобно? — многозначительно улыбнувшись, спросила она. — Я тебя не дискредитирую?

В ее голосе прозвучала игривая, манящая нотка. Ах, Дора, Дора! Да ты действительно выросла!

— Ничего страшного, — сказал я спокойно, глядя ей прямо в глаза. — Я живу здесь с девушкой. С Лидой. Мы планируем скоро пожениться. Ты, наверное, ее помнишь. Лида Васильева, из Каменского.

Улыбка на лице Доры мгновенно погасла, быстрее, чем гаснет свет, когда щелкнешь выключателем. Радостное оживление в ее глазах сменилось чем-то другим — смесью разочарования, досады и, кажется, даже боли. Она была хорошей актрисой, но не смогла скрыть этот первый, непроизвольный порыв.

— С Лидой? — переспросила она, и ее голос стал чуть холоднее. — С дочкой того телефонного техника? Надо же… Поздравляю. Неожиданно.

— Спасибо, — кивнул я. — Она тоже здесь, в МВТУ учится. На новом радиотехническом факультете.

— Понятно, — сказала она уже совсем другим, отстраненным тоном. — Что ж, я рада за вас. Искренне. Ну, мне пора — надо дядю найти до того как у тети Сары засахариться варенье. Была рада повидаться, Леня.

Она протянула мне руку. Я коснулся ее прохладных пальцев; Дора, потупившая было взор, будто бы справившись с собой, вновь посмотрела на меня и почти искренне улыбнулась.

— Заходи как-нибудь к нам во ВХУТЕИН. Посмотришь, как рождается новое искусство. Если, конечно, у тебя будет время среди твоих государственных дел!

Она развернулась и пошла по коридору, и в ее гордой, прямой спине без всякого словаря читалось глубокое, горькое разочарование.

* * *

Дора Гинзбург вернулась домой поздно, когда за окнами уже сгустились синие московские сумерки. Войдя в квартиру на Малой Бронной, бросила на стул свою сумку с эскизами и, не раздеваясь, прошла на кухню, где за столом, под абажуром, сидел ее названный отец. Моисей Аронович Гинзбург поднял на нее глаза от газеты и сразу все понял.

— Ну что? — спросил он тихо.

— Он женат, папа, — ответила Дора глухо, садясь напротив. Ее обычная, бьющая через край энергия куда-то исчезла. Она выглядела уставшей и опустошенной. — Ну, почти. Живет с девушкой. С Лидой Васильевой, из наших, из Каменского.

Гинсбург медленно отложил «Известия» в сторону. План, так хитроумно сплетенный его другом Соломоном Гольцманом, рухнул, не успев начаться.

— Вот как… — протянул он. — Неожиданно. И что же, все серьезно?

— Более чем, — криво усмехнулась Дора. — Он сказал об этом так, будто ставил точку в конце приговора. Спокойно, твердо, не оставляя ни малейшей лазейки для надежды. «Мы скоро поженимся», — так он и сказал.

— Вот не понимаю я всего этого! — возмутился Моисей Аронович. — Что за мода пошла — захотели — съехались, расхотели — разъехались… Раньше это было как-то приличнее, более порядочно, что ли. Невесте можно было ручку поцеловать, да и все, а теперь — пожалуйста: даже не расписались, а уж живут вместе!

— Мойша, ну а кто виноват? Эти ваши коммунисты, эта ваша Коллонтай! — возмущенно воскликнула тетя Сара, супруга Моисея Ароновича, наливая девушке чашку чая.

— Сара, Коллонтай — не наша! Она — дочь генерала. И, Сара, это все давно уже осудили в верхах, и более не приветствуют! — возразил Моисей Аронович.

— Ах, оставьте все это, разве в этом дело! — возмутилась Дора. — Расписаны, не расписаны — какая в общем разница? Главное — он с ней живет!

Она обхватила руками чашку с остывшим чаем.

— А он изменился, дядя. Очень. Тот мальчишка, Ленька, которого я помню… он был серьезным, но в нем была какая-то угловатая, мальчишеская простота. А этот… Этот смотрит так, будто видит тебя насквозь. Спокойный, уверенный, как будто знает что-то, чего не знают другие. В нем чувствуется сила и… власть. Да, власть — вот это именно то самое слово! — почти радостно воскликнула девушка, как будто вдохновленная найденным верным определением. — Настоящая, не показная сила, власть и мудрость. Рядом с ним все эти наши вхутемасовские гении кажутся крикливыми детьми!

Она подняла на отца свои огромные, темные глаза, в которых стояли непрошеные слезы.

Сара, будто почувствовав состояние девушки, ласково погладила ее иссиня-черные, цвета воронова крыла волосы.

— Дорочка, малышка моя. Он… тебе нравится?

Девушка ответила не сразу. Несколько мгновений она будто застыла, вглядываясь вглубь собственной души.

— Да, тётя. Он мне понравился. Очень!

Моисей Аронович долго молчал, глядя на свою повзрослевшую, несчастную дочку. В его душе боролись естественная жалость и прагматизм человека, прошедшего через революцию и погромы. Он понимал, что план Гольцмана, при всей его циничности, был разумен и правилен. И отказываться от него из-за какой-то девчонки из Каменского, случайно оказавшейся на пути, было бы крайне глупо.

— Послушай меня, Дорочка, — сказал он мягко, накрыв ее руку своей. — «Живет с девушкой» — это еще не «женат». Сегодня живет, завтра — нет. Молодость, страсть… все это проходит! Люди ссорятся, расходятся. Особенно такие, как он. Человек, который так стремительно идет вверх, часто оставляет за спиной свой старый багаж. И старых подруг тоже.

— Ты хочешь, чтобы я их рассорила? — нахмурившись, спросила Дора.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — ответил Гинзбург. — И чтобы была в безопасности. А он может дать тебе и то, и другое. Не торопись ставить точку: ты ему небезразлична, я это чувствую. Он спас тебе жизнь