Все дороги ведут в Реймс - Александр Петрович Харников

– Вот как, – я озадаченно потер подбородок. – Значит, если ветер усилится и начнется настоящий шторм…

– Да, Тимоха, – боцманмат вздохнул, – останется нам лишь молить покровителя русских моряков святого Николу Угодника смилостивиться над нами, грешными и спасти наши души.

– Может быть, мы успеем зайти в порт и там укрыться от ненастья?

– Так нет тут поблизости никаких портов. Да и к берегу в шторм подходить опасно. Выбросит корабль на камни, разобьет волнами вдребезги… Так что будем мы молить Бога и надеяться на наш русский авось…

А тем временем ветер крепчал. Он свистел в снастях и срывал белые барашки с волн. Командир корабля приказал зарифить часть парусов и тщательно закрепить все предметы на палубах. Особое внимание Матвей Иванович уделил пушкам. Их следовало закрепить по-походному. Если во время качки хоть одна такая пушка сорвется с места и начнет кататься по палубе, то она может не только покалечить моряков корабля, но и проломить борт или выбить крышку пушечного порта.

Качка все усиливалась, и появились первые моряки и члены нашего посольства, которые испытали огромное желание «покормить Нептуна». На них было жалко смотреть – бледно-зеленые лица, холодный пот и с трудом сдерживаемая рвота. Впрочем, большинство из тех, кого одолела морская болезнь, свесившись за борт, щедро делились с морем всем съеденным ими на завтрак и обед.

Между тем небо стало чернеть, и солнце исчезло. Налетел шквал, который в мгновение ока порвал те паруса, которые не успели вовремя зарифить. В каютах что-то гремело и падало. Похоже, что, несмотря на предупреждения командира, не все пассажиры закрепили предметы в своих каютах, и теперь они с грохотом перекатывались по палубе.

Наш корабль взлетел на гребень волны, а потом ухнул вниз, одновременно накренившись так, что реями своими чиркнул по воде. С рей, на которых копошились моряки, с жалобным криком сорвался в воду морской служитель. Спасти его было уже невозможно – голова бедолаги лишь на мгновение мелькнула среди пены очередной волны и скрылась в пучине. Я перекрестился и пробормотал молитву.

Из трюма выбрался озабоченный Егор Ложкин и почти на четвереньках, сгибаясь под напором налетевшего ветра, побежал на шканцы. Он что-то доложил Матвею Ивановичу Жидовинову – что именно, я не расслышал в вое штормового ветра. Командир «Шлиссельбурга», выслушав боцманмата, всплеснул руками, а потом, подхватив Егора под руку, вместе с ним полез в люк. Видимо, что-то случилось в трюме корабля.

Вскоре по трапу в корабельное нутро полезли моряки.

– Что там стряслось? – спросил я у пробегавшего мимо меня Егора. – Нужна ли моя помощь?

– Эх, Тимофей, совсем худы наши дела, – с досадой сказал Ложкин. – В трюме от ударов волн разошлись доски в обшивке. Вода льется рекой, мы помпами откачиваем ее, но заделать течь пока не удается… Если не сумеем остановить воду, то дела наши станут совсем плохи…

– Ты, если что, скажи, мы поможем морякам, сменим их на помпах. Ведь на дно пойдем мы все вместе, невзирая на чины и породу…

– Ладно, – махнул рукой Егор. – Нам бы хороший корабельный плотник не помешал. А то наш совсем неумеха. Все поставленные им заплатки выбивают волны.

– Эх, жаль, что нет с нами моего дядьки Кузьмы. Вот тот умел и железо ковать, и топором рубить. На все руки был мастер. Только где он теперь – жив или нет?

Егор снова нырнул в трюм, а я огляделся вокруг. Шторм не утихал. Над головой с треском сломалась грот-стеньга. Оборванные снасти, словно змеи, расползись по палубе. На штурвале, вцепившись в него мертвой хваткой, повисли с десяток моряков, стараясь удержать корабль по курсу. Видимо, командир принял решение все же попытаться добраться до ближайшего порта, где можно будет отстояться и исправить повреждения.

– Следуем в Травемюнде, – сообщил мне пробегавший мимо Егор. – До Копенгагена мы точно не дойдем, а до этого порта может и получиться. А там, даст Бог, приведем себя в порядок, хотя…

– Да, – ответил я, – ремонт «Шлиссельбурга» займет не меньше месяца, а то и двух. А господину вице-канцлеру надо успеть в Реймс на коронацию нового короля Франции. Как тут быть – ума не приложу…

– Тимофей, ты сейчас лучше думай о том, доживем мы до завтрашнего утра или нет. А уж потом о Франции и коронации тамошнего короля. Впрочем, на все воля Господня. Лишь Он один решает – дойдем мы до тихой гавани или нет…

17 мая 1756 года. Балтийское море. На подходе к Травемюнде. Борт 54-пушечного корабля «Шлиссельбург». Лекарь Преображенского полка, а по совместительству соглядатай Канцелярии тайных и розыскных дел Тимофей Петров

Наш «Шлиссельбург» сейчас напоминал мне избитого до полусмерти человека. Лишившись большинства парусов, с полузатопленным трюмом, со сломанной стеньгой и изорванным такелажем, он каким-то чудом все же дополз до Травемюнде – порта, принадлежащего Любеку, городу, некогда входившему в Ганзейский союз. Конечно, Травемюнде было не сравнить с таким большим портом на Балтике, как Данциг, но здесь можно было укрыться от шторма и попытаться отремонтировать пострадавший от морской стихии корабль.

Кстати, шторм, который наделал нам столько бед, на подходе к Травемюнде начал стихать. Волны стали поменьше, ветер уже не гнал их нам навстречу, а вода в трюме, благодаря непрерывной работе помпы, стала понемногу убывать. Под ногами перестали метаться противные визжащие крысы, которые карабкались по трапам наверх, словно наш корабль вот-вот должен был пойти ко дну.

– Ну, вот, Тимоха. Похоже, что самое страшное уже позади, – со вздохом сказал мне Егор Ложкин. – Жаль только матросиков, которые сорвались с мачт или были смыты за борт. А их, как я посчитал, оказалось больше дюжины. Они так и канули в пучине морской. Даже не похоронили их так, как подобает православным. Царствие им Небесное…

Надо сказать, что большинство членов нашего посольства во время шторма вели себя достойно. Мои калмыки, несмотря на то что к морю они были непривычны, без принуждения стали к помпе и исправно откачивали воду из трюма. Даже Михайло Ломоносов, которому по положению и по возрасту вроде бы было и невместно заниматься такой работой, видимо, вспомнив молодость, когда он на отцовском корабле выходил в Студеное море, тоже помогал матросам «Шлиссельбурга», как мог – ставил подпорки и забивал лебезой[58] щели, через которые в трюм хлестала морская вода.

А вот принятый по настоянию канцлера Бестужева в состав нашего посольства