Таких не берут в космонавты. Часть 3 - Андрей Анатольевич Федин

— трёхэтажный дом с каменными колоннами у центрального входа, украшенный надписями «Ленинизм — знамя нашей эпохи!», «Слава рабочему классу!» и «Народ и партия — едины!». У входа во Дворец культуры толпились граждане (словно у кинотеатра перед очередным сеансом). Они общались, выпускали в воздух клубы табачного дыма. Рядом с гражданами по лужам бродили голуби — ворковали, будто просили закурить.

На остановку «Дворец культуры имени Кирова» мы с Черепановым приехали в половине десятого — предварительно заглянули в квартиру Лукиных, оставили там портфели со школьными принадлежностями. Алексей заметно волновался, от чего говорил почти без умолку. Он пересказал мне статью из прошлогоднего номера журнала «Юный техник» о ракетных ранцах. Заявил, что скоро все автомобили и самолёты оснастят подобными реактивными двигателями. Перескочил на воспоминания о позавчерашнем танцевальном вечере. Признался, что танцевал на нём больше, чем за всю свою предыдущую жизнь.

Черепанов печально вздохнул при виде величественных колонн Дворца культуры, его щёки покрылись розовыми пятнами. Он шёл рядом со мной на прямых ногах, то и дело хмурил брови. Я невольно вспомнил, что подобным образом Лёша вёл себя позавчера в начале концерта: тогда он тоже был в предобморочном состоянии. Я не успокаивал Черепанова — в прошлый раз Лёша не прислушался к моим речам. Но я всячески отвлекал его от мыслей о грядущем «прослушивании»: вплоть до того, что вступил с ним в спор о перспективах использования реактивных ранцев и о будущем самолётостроения.

Мы всё ещё спорили, когда ступили за порог центрального входа Дворца и пошли по широкой каменной лестнице. Я заметил, как навстречу нам поспешила невысокая чуть сутулая женщина. Она преградила нам путь и поинтересовалась — не на встречу ли к Веронике Петровне Моргуновой мы пришли. Женщина представилась. Пообещала, что предупредит Веронику Петровну о нашем появлении. Она проследила, чтобы мы оставили верхнюю одежду в гардеробе, проводила нас по каменным лестницам к входу в Большой концертный зал. Распахнула перед нами дверь, указала рукой в сторону сцены.

— Ждите там, товарищи, — сказала она. — Вероника Петровна скоро придёт.

Женщина ушла.

Черепанов первый вошёл в зал, робко.

Я подтолкнул его в спину и тоже ступил на покрытый ковровой дорожкой пол. Обнаружил, что зале царил полумрак. Свет горел только внизу, на сцене — там светило несколько ярких ламп. Я вдохнул — почувствовал запах лака и древесины. Увидел приспущенный (с виду тяжёлый) бордовый занавес и стоявший на сцене чёрный концертный рояль. Я обогнал замершего в проходе у верхнего ряда кресел Черепанова, побрёл к сцене. Рассматривал по пути зрительный зал. Отметил, что Большой концертный зал действительно выглядел большим — в подобных залах я не бывал давно (я точно ни разу не был в подобном после Сашиных похорон).

Ковровая дорожка приглушила мои шаги. Я спускался по ступеням между рядами, разглядывал спинки кресел — при плохом освещении они выглядели абсолютно одинаковыми и будто новыми (это впечатление дополнял запах лака). Прикинул: вполне возможно, что к грядущему юбилею города этот зал действительно обновили — в ожидании «важных» гостей. Я взглянул на украшенные круглыми плафонами светильников стены (лампы внутри плафонов сейчас не горели). Посмотрел на прятавшийся в полумраке потолок, расстояние до которого с каждым моим шагом увеличивалось. Почувствовал, как сердце чуть ускорило ритм сокращений.

— Сколько же здесь народу поместится? — спросил шагавший позади меня Черепанов.

Лёша говорил вполголоса, но в тишине зала его я чётко услышал каждое произнесённое им слово. Черепанов остановился у меня за спиной, словно не решился пройти дальше. Лёша втянул голову в плечи, посматривал вокруг себя широко открытыми глазами. Вел себя, будто неопытный деревенский житель, впервые очутившийся рядом с небоскрёбами. Я снова мазнул взглядом по рядам зрительских мест. Отметил, что в этом зале выделенная зрителям площадь делилась на три яруса. Похожие залы я видел в Москве, когда пел в составе детского хорового коллектива. Я повертел головой, прикинул количество рядов и длину каждого ряда.

— Примерно восемьсот человек, — ответил я. — Плюс-минус сотня. Он побольше нашего школьного актового зала. Но не гигантский. Скажем так: не самый большой, но довольно вместительный. Хороший зал. Не Большой зал Государственного Кремлёвского дворца, конечно. Даже не Малый. Но мне нравится.

Я оглянулся — заметил, как Черепанов покачал головой.

— Восемьсот человек, — повторил Лёша. — Это ж…

Он вцепился рукой в спинку кресла, словно на мгновение потерял равновесие.

Кресло чуть покачнулось — вслед за ним едва заметно покачнулся и весь ряд.

Черепанов вздохнул. Он вновь повертел головой.

— Здесь все ребята из нашей школы поместятся, — заявил Алексей. — Вместе с учителями.

— Поместятся, — согласился я.

— Это ж… целая куча народу.

Я улыбнулся и кивнул.

— Чем больше зрителей… то есть, слушателей, тем лучше.

Лёша стрельнул в меня взглядом — мне показалось: Черепанов не согласился с моим утверждением. Я вспомнил, как Алексей реагировал на заполненный зрителями школьный актовый зал в начале позавчерашнего концерта. Снова окинул взглядом Большой концертный зал дворца культуры и невольно посочувствовал Черепанову. Хотя сам себе признался, что я испытывал противоположные чувства. Большое количество зрителей меня не пугало — скорее, вдохновляло. Я улыбнулся и продолжил движение между рядами кресел. Всё ближе подходил к сцене: туда, где одиноко стоял чёрный рояль.

Я сам себе признался, что издали этот музыкальный инструмент выглядел очень эффектно. Стоял он на точённых украшенных профилированными шайбами деревянных ножках. Его примерно двухметровой длины покрытый чёрным лаком крыловидный корпус поблёскивал в свете горевших над сценой ламп. По своим габаритам он походил на салонный рояль — на похожем инструменте я играл в музыкальной школе. Рояль своим присутствием словно добавил концертному залу солидности. Он точно говорил, что в этом зале «всё серьёзно». Одним лишь своим присутствием он будто бы убеждал гостей зала: на этой сцене выступали «настоящие» артисты.

По ступеням я поднялся на сцену. Сразу отметил, что та была заметно больше, чем подмостки в актовом зале сорок восьмой школы. Но не столь просторной, как сцены московских концертных залов, где я выступал в детстве. Крыло рояля сейчас было опущено — инструмент словно отдыхал. Я вспомнил, как бабушка мне в детстве объяснила, зачем на рояле обычно поднимали эту «большую крышку». Она мне долго втолковывала, что звук — это невидимые волны. Они отражались от приподнятой крышки и уходили в сторону зрительного зала. Поэтому рояли и ставили на сцену так, чтобы клавиши всегда смотрели в левую от зрителей сторону.

—