Шутки Богов. Новая ответственность - Хайдарали Мирзоевич Усманов

Первый Бог, высокий воин в броне из чёрного камня, пошёл впереди. Его глаза светились недоверием. Он уловил неладное, но, чтобы показать силу, двинулся напрямик. Вода вокруг его ног вдруг потемнела, и в отражении он увидел не своё лицо, а обезображенное лицо ребёнка – того самого, кого он когда-то убил ради испытания. Бог замер, сжал зубы, но сделал ещё шаг. Отражение не исчезло. Оно вытянуло руку и схватило его за ногу. В следующее мгновение воина утянуло в глубину, хотя болото было по щиколотку. Его крик длился дольше, чем он тонул, – так работала вязь пространства.

Второй бог, старуха с глазами белыми, как молоко, попыталась действовать хитрее. Она поняла, что прямой путь смертелен, и соткала из своих чар сеть, чтобы “нащупать” границы ловушки. Сеть упала на землю, но вдруг превратилась в вереницу людей – тысячи и тысячи, которых она погубила в прошлом. Все они шли к ней, молча, с пустыми глазами. Старуха попятилась, но её собственная магия обвилась вокруг неё, превратившись в петли. Именно в этот момент она поняла, что это изменённое пространство отразило не путь, а её собственную память. И теперь сеть тянула её в сторону, где не было выхода, а только пустота.

Третий Бог, достаточно молодой, ещё не до конца привыкший к своей Божественной силе, в отчаянии закрыл глаза и кинулся бежать.

“Я не буду смотреть! Если не смотреть, иллюзии не страшны!” – Его голос слегка дрожал. Но именно тогда лабиринт показал ему худшее. Из тумана вышла его мать, простая женщина, давно умершая. Она улыбалась. Он кинулся к ней, забыв обо всём, но обнял не тело – а холодный столб из застывшей грязи. В тот же миг лабиринт закрылся, и юный Бог остался навеки связанным с этим столбом – вечно пытаясь обнять мать, которой не было.

Андрей наблюдал за всем этим, не вмешиваясь. Каждая душа, запутавшаяся в сети, усиливала ловушку. Пространство жадно впитывало силу, и трещины, из которых оно было соткано, начинали сиять мягким красным светом.

Четвёртый Бог понял, что всё это – игра с воспоминаниями, и попытался бороться иначе. Он встал на колени, закрыл глаза и начал медитировать, отсекая все посторонние мысли. В этот момент лабиринт изменил тактику. Перед ним не возникли образы врагов или жертв. Перед ним возник он сам. Но не тот, каким он был сейчас, а тот, каким он станет, если сдастся – старый, сломленный, разорванный на куски. Сам образ медленно подошёл и коснулся его плеча. Бог открыл глаза, и в них не было страха. Но отражение всё равно втянуло его внутрь – потому что здесь, в лабиринте, не имело значения, насколько силён дух. Суть заключалась в том, что пространство питалось самим выбором.

Цзяолин, следившая за происходящим через иллюзорное зеркало, едва заметно поёжилась.

– Здесь нет правильного пути. – Сказала она тихо. – Всё сводится к тому, чтобы шагнуть туда, куда тебя толкает прошлое.

Андрей кивнул:

– Верно. Лабиринт не предлагает спасения. Он лишь даёт выбор – какой именно смертью они умрут.

Тем временем Боги, оставшиеся ещё на поверхности, всё больше теряли разум. Они метались, создавали мосты из Ци, пытались рвать пространство клинками, но каждый их шаг возвращал их на прежнее место. Болото смеялось их голосами – шёпотом тех, кого они когда-то предали.

Некоторые уже падали на колени и молили о пощаде, но Андрей не отвечал. Он позволял каждому прожить свой цикл страха до конца, пока их тела и души не растворялись в вязи болотного пространства. И чем дальше они бежали – тем сильнее вязли в этом месте, ставшем для них смертельной ловушкой.

Когда Лю Инь Мо добивал последних уцелевших Богов чужого мира, их отчаянные вопли и грохот сражений отдавались эхом по пространственным карманам. Андрей и Цзяолин наблюдали, но не просто как сторонние свидетели – они стояли у истока происходящего, в самой тени болота, где уже начали работать плетения его пространственного лабиринта.

Каждый павший Бог не уходил в небытие естественным образом. В тот миг, когда их тела разрывались ударами Лю Инь Мо, а их сияющие оболочки распадались, Андрей вытягивал руку, и из глубины его дантяня вспыхивал Божественный Котёл. В этот раз он не был материальным сосудом – это было сплетение рун, законов и Божественного клейма, возникшего из его крови и костей. Котёл раскрылся, как зияющая пропасть, и засосал в себя свет их разваливающихся тел.

Сначала это была энергия – сверкающие искры, переливающиеся струи, что рвались вырваться наружу, но Андрей тянул их внутрь, перемалывая и переплавляя. Всё сливалось в единое ядро, медленно сгущавшееся в самом центре котла, ядро чистейшей, обжигающе плотной силы. Он чувствовал, как энергия одного Бога – всё ещё пульсирующая, сопротивляющаяся – сталкивается с энергией другого, как они бьются между собой, не желая растворяться. Но внутри котла не было выбора. Всё превращалось в единое, подчиняясь воле Андрея.

В то же время Цзяолин действовала иначе. Она не касалась энергии – её цель была глубже. От умирающих Богов слышались крики… Но это были не голоса, а сами их сущности. Первооснова их бытия. Сердцевина памяти, закон, что поддерживал их существование в вечности. Эти сущности, словно хрупкие кристаллы, дрожали в пространстве – и Цзяолин вбирала их внутрь себя. Сначала осторожно, будто глотала яд, затем смелее, когда осознала, что её собственное тело и душа могут переварить это.

Она ощущала, как их воспоминания прожигают её, как чьи-то мысли, чужие молитвы и клятвы Божественных жрецов проходят сквозь неё, оставляя шрамы. Но вместе с этим её внутренний мир расширялся, её душа крепла. Там, где прежде была лишь тихая пустота её сознания, теперь вспыхивали целые миры – обрывки чужих небес, чужих храмов, чужих битв. Она дрожала, но принимала всё.

И в итоге, когда тело каждого Бога рушилось, от них не оставалось ничего. Ни сияющих костей, ни осколков плоти. Только кучка пепла, мгновенно осыпающаяся на камни лабиринта. Даже этот пепел Андрей и Цзяолин не оставляли случайности. Он впитывался в землю болота, становясь новой подпиткой для иллюзорных барьеров, усиливая саму ловушку.

А вот их артефакты и доспехи – вещи, что сопровождали Богов тысячелетиями, не исчезали. Они рвались прочь, искрились, словно протестовали против забвения. Но руны котла охватывали и их. С шорохом, словно камни, падающие в омут, они утягивались внутрь сосуда, становясь трофеями. Внутри котла они не плавились в пыль, а складывались отдельной горой – оружие, венцы,