Корпорация Vallen'ок 3 - Сергей Хардин

Наконец я поднялся, чувствуя страшную, выворачивающую наизнанку усталость. Все кости ныли, веки наливались свинцом. Адреналин отступил, оставив после себя лишь пустоту и изнеможение.

Я, пошатываясь, побрёл в спальню, с трудом стаскивая с себя одежду и бросая её на пол. Не было сил даже на мысли, только лишь одно желание — отключиться.

Я рухнул на кровать лицом в подушку. Наволочка пахла чистотой и немного Момо. Такой уютный и знакомый запах. Через мгновение я почувствовал, как кровать подрагивает под чьим-то весом. Я приоткрыл один глаз.

Момо, с характерным для бульдогов упорством, вскарабкалась на постель и устроилась на соседней подушке, свернувшись калачиком. Она вздохнула так, будто она только что пережила ночной допрос с пристрастием, ткнулась носом мне в висок и закрыла глаза.

Я протянул руку и уткнул пальцы в её тёплый, плотный бок, чувствуя под ладонью спокойный, ровный ритм её сердца.

Последнее, что я увидел перед тем, как черный провал сна поглотил меня, была её сопящая, беззаботная мордочка.

Сознание возвращалось медленно и неохотно, как будто продираясь сквозь слой липкой, чёрной смолы. Первым чувством стала тяжесть, свинцовая усталость в каждой мышце, тупая боль за глазами. Память о вчерашнем вечере нахлынула разом: ледяные глаза Кайто, его размеренный голос, слово «организация», рассказ про фургон электрической компании.

Я застонал и попытался зарыться лицом глубже в подушку, отгораживаясь от наступающего дня.

Тут что-то тяжёлое и тёплое устроилось у меня на спине, упёршись лапами мне в лопатку. Я повернул голову и приоткрыл один глаз, тут же ослеплённый резким утренним светом.

На меня смотрели два огромных, преданных карих глаза. Момо, уловившая моё пробуждение, решила лично поинтересоваться моими планами на завтрак. Её морда была расположена в сантиметрах от моего носа, и от её собачьего дыхания пахло… честно говоря, сногсшибательно.

— Доброе утро и тебе, — прохрипел я, пытаясь отодвинуться.

Она ответила одобрительным хрюканьем и зевнула мне прямо в нос, после чего сползла с кровати и принялась нетерпеливо скрести лапой по полу, издавая звуки, похожие на когтистый метроном. Тук-тук-тук. Я голодна. Тук-тук-тук. Покорми немедленно!

Сопротивляться было бесполезно. Она была воплощением неумолимой жизненной силы, простой и понятной потребности, из-за которой она и вытащила меня из постели.

На кухне царил привычный утренний хаос. Пока я грел воду для чая, Момо уже сидела у своей миски, не сводя с меня взгляда, полного трагического ожидания, словно она не ела несколько недель.

— Подожди, нетерпеливая моя, — буркнул я, насыпая корм.

Едва еда коснулась миски, как она с шумом набросилась на неё, чавкая и фыркая с таким экстазом, будто это был не сухой корм, а нектар богов. Я прислонился к столешнице, сжимая в руках тёплую кружку, и просто смотрел на Момо. Это был ещё один странный, почти медитативный ритуал. В её простом, животном удовольствии был какой-то гипнотический покой.

Мой завтрак был куда менее впечатляющим — вчерашний рис и омлет. Я сел за стол и попытался заставить себя есть.

Не прошло и минуты, как я почувствовал на своем колене пристальный взгляд. Я опустил глаза. Момо уже закончила свой завтрак и теперь сидела, приоткрыв пасть и переводя взгляд с моего омлета на меня и обратно. В её глазах читалась непоколебимая уверенность: логично, что следующую порцию еды должен получить я, но, раз уж я ем, то должен поделиться.

— Нет, — сказал я твердо. — Это моё. Ты своё уже съела.

Она наклонила голову набок, изобразив крайнюю степень недоумения и сердечной боли от такой жизненной несправедливости. Затем она подошла, аккуратно положила свою тяжёлую морду мне на колено и испустила глубокий, душераздирающий вздох, от которого вся нога затряслась.

— Не помогает, — сказал я пытаясь сохранять строгость, но углы моих губ уже предательски подрагивали. — Я тебя слишком хорошо знаю, и этот спектакль я уже видел.

Она подняла на меня взгляд, в этот раз полный такой чистой, неподдельной скорби, что я не выдержал. С проклятием я отломил крошечный, совсем микроскопический кусочек омлета.

— На, но это всё, поняла? Всё!

Она аккуратно, почти с трепетом, взяла угощение с моих пальцев, её хвост (от которого было только одно название) на секунду бешено завилял, а затем она снова уставилась на меня с тем же полным надежды взглядом. Цикл, естественно, повторился.

Эта абсурдная борьба за еду, её комичная настойчивость — это было именно то, что было нужно. На несколько минут все проблемы отступили, остались только я, моя собака и наше утреннее противостояние за право съесть омлет.

Она так и не получила ещё один кусок. но, когда я встал, чтобы помыть тарелку, она протопала за мной до раковины и снова ткнулась мордой мне в ногу — на этот раз просто так, без подвоха. Я наклонился и почесал её за ухом.

— Ладно, ладно, я тебя понял, — прошептал я. — Пойдем гулять.

Услышав заветное слово «гулять», она взорвалась вихрем радостного виляния и торопливого пофыркивания, помчавшись к двери и обратно, и путаясь у меня под ногами.

И глядя на её безудержный, щенячий восторг, я поймал себя на мысли, что впервые с вечера чувствую не парализующее напряжение, а нечто другое — решимость. Потому что за это, за эти утренние ритуалы, за это безрассудное виляние хвостом уже стоило бороться. Даже если против тебя вся служба безопасности корпорации вкупе с якудзой.

Воздух в отделе логистики был густым и насыщенным, как домашний бульон. Пахло свежесваренным кофе, стоял гул от жужжания принтеров и быстрых, отрывистых разговоров по телефону. На фоне этого шума я отчётливо слышал подчеркнуто спокойный голос Судзуки Кайки. Она не кричала, ведь не нуждалась в этом. Её голос, низкий и властный, резал общий гул, как горячий нож масло.

Я замер на пороге, наблюдая за этим отлаженным порядком в царстве хаоса. Всего пара недель назад здесь царила удушающая, парализованная страхом тишина эпохи Хосино. Теперь же отдел напоминал муравейник после дождя — кипящий, яростный, но такой живой.

Мой взгляд быстро нашел её. Она стояла у большого монитора, вокруг столпились трое сотрудников, тыча пальцами в график и что-то горячо доказывая. Судзуки слушала, скрестив руки на груди, её лицо было непроницаемой маской. Она кивнула, что-то коротко бросила в ответ и спор моментально утих. Спорщики кивнули почти синхронно и ринулись исполнять.

Она почувствовала мой взгляд на себе. Её глаза медленно поднялись от экрана и