Архитектор Душ IV - Александр Вольт

Я собирался вернуться к почте, когда рядом с моим столом появилась Лидия. Она смотрела на меня со смесью решимости и неуверенности. Без понятия, как можно на лице сочетать два этих полярных чувства, но Лидия выглядела именно так.

— Виктор, — сказала она тихо. — Можем поговорить?

Мы вышли в коридор, пахнущий пылью и холодным камнем. Отошли к окну с видом на внутренний двор.

— Я могу… — она запнулась, подбирая слова. Для нее, привыкшей приказывать, а не просить, это было трудно. — Я могу попросить тебя об одолжении?

Я удивленно приподнял бровь. Лидия Морозова просит об одолжении. Мир менялся.

— Просьба? Лидия, ты не заболела? — я не удержался от иронии, делая шаг к ней и протягивая руку, чтобы в шутку коснуться ее лба.

Реакция была мгновенной. Она резко отмахнулась, ее ладонь ударила по моему запястью. И тут же девушка вскрикнула, схватившись за свою руку от боли.

— Ай-й-й-й…

Я покачал головой, ощущая покалывание в запястье.

— Ну что же ты так. Проблема-то никуда не делась. Руками не размахивай.

— Да иди ты в сад, — прошипела она, растирая ушибленную кисть. Но злости в голосе не было — только досада. Она подняла на меня глаза со смущением. — Слушай. Ранее мы договаривались съездить к моему отцу в воскресенье. Но в связи с последними событиями…

Я понимающе кивнул. Суббота и воскресенье вышли насыщенными.

— Можем заехать сегодня?

— Вечером Рихтерович.

— Я помню. А после? Это будет около восьми. Еще не поздно будет.

Она смотрела на меня с почти детской надеждой. Это была уже не та женщина, что пришла убивать меня несколько недель назад. Это был человек, пытающийся собрать по кусочкам свою жизнь.

— Без проблем, — согласился я.

Лидия выдохнула с заметным облегчением, посмотрев мне в глаза, и ее собственные на мгновение потеплели.

— Спасибо, Виктор.

Остаток дня прошел в работе с документами. Мир за окном жил своей жизнью, а мы своей. Отчеты, заключения, запросы. Рутина успокаивала.

К Рихтеровичу мы ехали на закате. Небо на западе окрасилось в красно-оранжевые тона. Воздух к вечеру посвежел, хотя дневное тепло все еще чувствовалось. Мы подъехали к его имению, как и все разы до того.

Феликс Рихтерович ждал нас на своей площадке. Он был в тех же свободных брюках и простой рубашке, седые волосы слегка растрепались от ветра. Он встретил меня у края площадки, откуда открывался вид на потемневшее море.

— Громов, — кивнул он и протянул руку.

Разминка была жесткой. Рихтерович гонял меня по площадке, заставляя работать на пределе. Когда я, тяжело дыша, наконец остановился, он протянул мне тренировочную рапиру.

— Скажи мне, Громов, — спросил он ровным голосом. — Ты уже выбрал для себя какое-нибудь одно движение? То, которому посвятишь все оставшееся время?

— Да, — ответил я, вытирая пот со лба. Я поймал взгляд Лидии, стоявшей поодаль. В ее глазах на мгновение мелькнула поддержка. — Le liement. Связывание.

— Хо! — Рихтерович коротко хохотнул. Смех был не злым, а удивленным. Он перевел взгляд с меня на свою бывшую ученицу. — Лидия, а ничего попроще, но не менее эффектного в твоем арсенале не нашлось?

— Я считаю, что это самый лучший прием, — ответила она спокойно, с легким вызовом в голосе.

Рихтерович снова хохотнул, покачав головой.

— Ну как скажешь. Тогда в стойку, Громов. Покажи, чему тебя научила эта упрямица.

Начался спарринг. Но это был не бой, а урок. Рихтерович не атаковал всерьез. Он создавал ситуации, провоцировал, заставлял меня использовать именно тот прием, который я выбрал.

— Не силой! — его голос резал слух. — Чувствуй его клинок! Веди его!

— Связывай, Громов! Не отбивай, а прилипай! — напомнила Лидия со стороны.

Его рапира меняла направление, скорость, угол атаки. Я отбивался, парировал, уклонялся, но каждый раз его голос возвращал меня к одному и тому же, что сказала Лидия.

«Связывай!».

Я был мокрый от пота, руки гудели, дыхание сбилось. Я раз за разом пытался выполнить это плавное движение, но мой клинок соскальзывал, движение выходило рваным, неуверенным. Рихтерович с легкостью вскрывал мою защиту и останавливал кончик своей рапиры в сантиметре от моей груди.

— Еще!

Я почти сдался. Но упрямство заставило попробовать снова. И в какой-то момент, когда усталость почти затмила разум, движение получилось.

Тело сработало само, словно устало от мытарств и захотело покончить на сегодня. Мой клинок встретил его, но не ударившись, а соединившись. Я не вел его силой, я просто направил, используя его же инерцию, уводя клинок в сторону по широкой дуге. В момент, когда его корпус раскрылся, я нанес короткий, точный укол.

Рапира Рихтеровича, выбитая из ослабевших пальцев, взлетела в воздух, описала дугу и со звоном упала на каменные плиты в нескольких шагах от нас.

Он стоял, глядя на свою пустую руку, затем на меня. В его глазах на мгновение вспыхнуло искреннее изумление.

Феликс Рихтерович медленно опустил руки.

— На сегодня все, — сказал он тихо, но с удовлетворением. — С этого дня, Громов, ты не делаешь ничего другого. Ты забываешь все остальные приемы. Ты отрабатываешь только этот. Снова и снова, пока он не станет частью твоего дыхания. Пусть Орлов считает себя гением фехтования, пусть он знает тысячу финтов. Ты будешь знать только один. Но если ты сделаешь его правильно, Виктор, и он проиграет.

Мы попрощались с Рихтеровичем у ворот. Он снова крепко пожал мне руку и, глядя поверх моего плеча на Лидию, сказал:

— Ты хорошо его подготовила. Я впечатлен.

Обратная дорога прошла в сгущающихся сумерках. Я вел машину, держа в фокусе белую полосу разметки в свете фар. Девушки молчали на заднем сиденье. Каждая думала о своем, и никто не хотел говорить первым.

Лидия назвала адрес. Я включил навигатор и свернул с центрального проспекта в тихие районы. Здесь все было иначе — не было ни портовой суеты, ни серых панельных многоэтажек. Улицы были широкие, чистые, пустынные.

Высокие каменные заборы, местами увитые плющом, прятали ухоженные дворы и большие дома. Старые дореволюционные дачи с резными верандами стояли рядом с современными виллами из стекла и бетона. У всех домов было что-то общее — чувство, что здесь