Архитектор Душ IV - Александр Вольт

— Он тебя обидел? — Голос отца стал жестче, в нем зазвенел металл. — Этот негодяй Громов что-то с тобой сделал? — Он аккуратно взял ее за плечи и чуть отстранил от себя, заглядывая в заплаканное лицо. — Ты только скажи, я сейчас же поеду и заморожу его, а затем вздерну на первом же суку!

Сквозь слезы она увидела его глаза, полные ярости и отцовской тревоги. И эта ярость, направленная не на нее, а на воображаемого обидчика, вдруг показалась ей трогательной. Лидия улыбнулась, утирая тыльной стороной ладони мокрые щеки.

— Нет, пап. Все в порядке. Громов… — она сделала паузу, и улыбка стала шире, яснее, — Громов замечательный.

Отец замер, его брови поползли вверх, выражая крайнюю степень изумления.

— Просто я… я по тебе соскучилась.

Они прошли по холлу. Отец молчал и шел рядом, чуть впереди, и в его напряженной спине, в том, как неловко он держал руки, чувствовалось смятение. Он не знал, как реагировать. Эта внезапная вспышка чувств, этот порыв, разрушивший годами выстроенный барьер, выбил его из колеи.

Он привел ее на кухню. Но здесь, в отличие от парадных залов, чувствовалась жизнь. Пахло свежей выпечкой и травами. На большом столе стояла ваза с розами, на плите что-то тихо булькало в кастрюле. Это было царство ее мамы.

Они сели за стол друг напротив друга, не зная, как начать дальнейший разговор.

Лидия понимала — первый шаг снова за ней. Он не начнет. Его гордость и статус главы рода Морозовых не позволят. Она глубоко вдохнула.

— Пап.

Он поднял на нее глаза. Взгляд настороженный, но внимательный. Она протянула через стол руки и накрыла его ладони. Он не отстранился. Ее пальцы были холодными, его — теплыми, сухими.

— Я действительно очень соскучилась, — сказала она тихо. — Я знаю, мы… мы не привыкли так говорить. Нас учили сдерживать чувства, быть выше этого. Нас учили гордости.

Она сжала его пальцы крепче.

— И эта гордость сыграла с нами злую шутку. Только из-за нее я тогда не смогла… не смогла нормально тебе все объяснить. О том, что я чувствовала к Артуру. Что он был для меня не просто увлечением. А ты… ты из-за той же гордости не мог принять мой выбор.

Голос дрогнул, но она заставила себя продолжать.

— Папа, мы живем не в прошлом веке. Браки между аристократами и простыми людьми — это давно нормально. Тем более, — она запнулась, и это было самое трудное признание, — во мне от нашего рода… не осталось магии. Ни капли. Ни искорки. Я аристократка по крови, да, но не более. Я такая же, как он. Как Артур.

Она смотрела на него, ожидая чего угодно — гнева, осуждения, холодной отповеди. Но отец молчал. Он смотрел на их сцепленные руки, и на его лице медленно таяло напряжение.

— Иди ко мне, дочка, — сказал он наконец глухим голосом.

Он поднялся, обошел стол и встал позади нее. Его руки опустились ей на плечи, сжали мягко, но уверенно.

— Успокойся. Магия — это последнее, что важно. Ты Морозова, моя дочь. Была, есть и будешь. И ты права. Я ошибался. Я не имел права вмешиваться в твою жизнь и уж тем более унижать тебя тогда, на площади. Прости меня.

Невероятно было услышать от него это слово — «прости». Лидия подняла голову, посмотрела на него снизу вверх. В его глазах, обычно холодных и строгих, появился непривычный влажный блеск.

— Все в порядке, — прошептала она, и настоящая, теплая улыбка осветила ее лицо. — Правда, пап, все уже в порядке.

В этот момент дверь на кухню открылась.

На пороге замерла женщина. Высокая, все еще красивая, с той же гордой осанкой, что у Лидии, но с мягкими, добрыми глазами. Мать. На ней был простой домашний халат, а на лице маска изумления.

Увидев Морозова, стоящего за спиной дочери и держащего ее за плечи, заплаканное, но счастливое лицо Лидии, она застыла. Женщина всплеснула руками, прижав ладони ко рту.

— Лидия! Доченька! Как я рада!

Она бросилась к ней, обогнула стол и заключила дочь в объятия, целуя волосы, щеки, лоб. Лидия рассмеялась сквозь слезы, уткнувшись в родное плечо, пахнущее лавандой и ванилью. Отец стоял рядом, положив руку им обеим на плечи, и смотрел на них с такой нежностью, какой Лидия, кажется, никогда не видела в его глазах.

* * *

Машина затихла. Лидия исчезла в тенях сада, и мы остались вдвоем. Я приоткрыл окно и вечерний воздух заполз в салон. Прислушался, отсекая лишние шумы, концентрируясь на том, что происходило за высоким забором.

Услышал ее шаги по гравию — каждый хруст был отчетливым. Лидия остановилась у двери, замерла, собираясь с духом. Три глухих удара молоточка по дереву. Любопытство взяло верх.

Я закрыл глаза. Легкое усилие — и мир рассыпался на серые тени и светящиеся контуры душ. Сквозь решетку ворот, сквозь деревья я видел ее. Холодный бело-голубой огонек, дрожащий от напряжения у порога темного дома. Внутри что-то шевельнулось. Другой огонек, тусклый, подернутый серостью, медленно двинулся к двери.

Отец. Я усмехнулся. Семейное сходство даже на таком уровне. Приготовился слушать, ожидая, что сейчас начнутся крики, упреки, хлопанье дверью. Классическая семейная драма.

Но ничего не произошло. Два огонька сблизились, замерли, затем вместе отступили вглубь дома. Дверь закрылась, отрезав меня от их мира.

Я открыл глаза. Реальность вернулась — запах туи, свет фонарей, тишина в салоне.

— Виктор, — голос Алисы прозвучал испуганно.

— Да?

— Как думаешь, все будет нормально?

Я посмотрел на темные окна особняка. Что там происходит? Говорят ли они? Кричат? Молчат, стоя друг напротив друга в этом огромном доме? Об отношениях Лидии и ее отца я знал только то, что они были напряженными. И холодными. Слишком холодными для отца и дочери.

— Не знаю, — ответил я честно. — Отношения с родителями… это сложно. Особенно если у вас разные взгляды на жизнь.

Мне захотелось спросить, а как было у нее. Какими были их отношения с отцом. Что случилось с матерью, о которой она ни разу не упоминала. Узнать больше о той жизни, что была до меня, до Громова. Но я промолчал. Рана была слишком свежей. Девочка только начала оттаивать, перестала вспыхивать от любой искры, обжигать