Архитектор Душ IV - Александр Вольт

Кованые фонари освещали мокрый от вечерней росы асфальт. В окнах горел свет, но за стеклом не было видно движения. Только идеальные интерьеры, аккуратные, холодные. На улицах никого — ни прохожих, ни машин. Не лаяли собаки, не играли дети. Тишина.

Я остановил «Имперор» у ворот особняка Морозовых и заглушил двигатель. Дом был большой, внушительный. Три этажа белого камня, темная черепичная крыша, высокие узкие окна с тяжелыми шторами. Красиво и невероятно дорого. Я непроизвольно задумался о том, что мой особняк имел нечто схожее с местной жизнью, вот только он находился на отшибе, и в нем напрочь отсутствовала прислуга. И что-то в ближайшее время у меня не было желания ее заводить.

Несколько минут мы просто сидели. Молчали. Слышно было только тиканье остывающего мотора. Лидия первой нарушила тишину, открыв пассажирскую дверь автомобиля.

— Ну, я пошла, — сказала она.

В ее голосе, обычно ровном и сдержанном, я уловил что-то новое. Тревогу, может быть. Или напряжение. Она вышла, поправила складки платья, выдохнула.

— Пожелайте мне удачи.

— Удачи, — тихо отозвалась Алиса.

Лидия уже сделала шаг к воротам, но я окликнул ее:

— Лидия.

Она остановилась и обернулась. Восходящая луна освещала ее лицо, а голубые глаза смотрели на меня с ожиданием. Почему-то мне казалось, что она ждет от меня поддержки. От меня, черт побери. От Виктора Громова, человека, который испортил ей жизнь.

Лидия продолжала смотреть на меня. Я улыбнулся так мягко, как мог.

— Все получится, — сказал я спокойно, глядя ей в глаза. — Ты молодец.

И впервые за все наше время я увидел на ее лице теплую ответную улыбку, которой не видел ни разу.

Она молча кивнула, направившись в сторону калитки родительского имения.

Глава 21

Калитка за ее спиной закрылась с тихим щелчком, отрезая от темноты автомобиля и двух пар следящих за ней глаз. Здесь, на дорожке, выложенной речным камнем, начинался старый мир. Привычный, знакомый до боли, вызывавший различные воспоминания.

Она шла по этой аллее тысячи раз: ребенком, держась за широкую, теплую отцовскую ладонь; подростком, тайком сбегая на свидание; невестой в белом платье, шедшей под руку с Артуром.

И вдовой в черном, чувствуя на себе тяжесть соболезнующих взглядов.

Воздух здесь пах иначе. Не солью и рыбой, как в городе, а цветами с клумбы, засаженной десятками сортов, прелой листвой и горьковатым ароматом туи с можевельником. Этот запах был запахом ее детства, но сейчас он не приносил успокоения. Он давил.

Внутренняя борьба, терзавшая ее последние сутки, разгорелась с новой силой. Голос разума твердил: «Ты пришла говорить. Изложи факты. Обозначь позицию. Не позволяй ему давить на тебя». Но другой голос шептал иное. Это был голос Алисы, прозвучавший тогда на кухне, когда Лидия едва не расплакалась над раковиной.

«Пока еще не поздно».

Фраза металась в висках, как птица в клетке. Что она скажет? «Здравствуй, отец. Я пришла, потому что боюсь остаться одна»? Нет. Гордость не позволит. «Отец, ты был не прав, а я была слишком упряма»? Он никогда не признает своей неправоты. Это будет стена, о которую она уже столько раз разбивала лоб.

Она остановилась у массивной дубовой двери. Резная, тяжелая, с бронзовым молоточком в виде головы льва. Ее рука замерла в сантиметре от холодного металла. Может, уйти? Вернуться в машину к Громову, к этому странному, опасному, но теперь понятному миру, где все стало привычно. Но она снова вспомнила глаза Алисы, в которых в тот вечер четко была видна горечь невосполнимой потери.

«Пока еще не поздно».

Она трижды ударила молоточком. Звук получился глухим. Замерла, затаив дыхание. Сейчас откроет дворецкий, старый Матвей, посмотрит на нее, возможно, удивится, и затем доложит отцу.

Как раз будет время собраться с мыслями…

Старый замок трижды провернулся со скрежетом и дверь отворилась. Но на пороге стоял не Матвей.

Отец.

Он был в домашнем — старый вельветовый пиджак, вытертый на локтях, мягкие дурацкие домашние тапки с заячьими ушами, которые ему подарила мама Лидии. Седые волосы растрепаны. В руке книга, палец заложен между страниц. Он смотрел на нее так, будто увидел призрака. В глазах мелькнуло удивление, недоверие. Кажется даже надежда.

— Лидия?

— Привет, пап, — ее голос прозвучал удивительно ровно. Она заставила себя улыбнуться, и улыбка получилась легкой, почти искренней. — Я могу войти?

Опешив, он отступил на шаг. Его взгляд метнулся за ее спину, в темноту сада, словно ожидая увидеть там ненавистную ему фигуру Громова. Но там не было никого.

— Конечно… заходи.

Она шагнула через порог, и дом принял ее в свои объятия. Здесь все было по-старому. Высокие потолки, пол из темного, отполированного дуба. Стены, затянутые тяжелой парчой. А в воздухе витал знакомый с детства запах воска, старого дерева и отцовского табака. Воцарившуюся тишину перебивало мерное тиканье маятниковых часов, стоящих у центральной лестницы в холе.

Отец закрыл за ней дверь. Они стояли друг напротив друга, разделенные несколькими метрами пустоты и годами непонимания. Морозов смотрел на нее с тревогой, не зная, что сказать, с чего начать.

Дочь смотрела на его усталое, постаревшее лицо, на глубокие морщины у глаз, на то, как дрогнули его пальцы, все еще сжимавшие книгу. И фраза, стучавшая в ее голове, вдруг обрела ясность.

«Пока еще не стало поздно».

Все доводы разума, все заготовленные фразы, вся аристократическая выдержка рассыпались в прах. Она увидела не упрямого старика, не тирана, сломавшего ей жизнь. Она увидела просто отца. Единственного, который у нее был, и который мог в любой момент уйти, оставив после себя лишь этот дом и горечь несказанных слов. Без примирения. Без понимания.

На глаза навернулись слезы, горячие и жгучие. Она не стала их сдерживать. Сделав судорожный вдох, Лидия шагнула вперед и бросилась ему на грудь, обняв крепко, отчаянно, по-детски.

Старик Морозов застыл от неожиданности, его руки так и остались расставлены в стороны. Он не понимал, что происходит. Лидия ощутила, как под ее щекой царапает колючий вельвет его пиджака, вдохнула родной, почти забытый запах. А потом его руки опустились ей на плечи, на спину. Неуверенно, почти робко, он начал ее гладить, словно опасался, что одно неверное движение, и дочь, как зверек, умчится в ночь.

— Тише, дорогая, тише. Что случилось? — его голос, обычно строгий и повелительный, стал растерянным и мягким. Он бросил книгу на тумбу у входа.

Лидия лишь крепче вцепилась