Один ленивый мальчик - Александр Бельский

С того мгновения, как раздался вопль в ночи, прошло не более десяти минут. Но в домике всё как-то неуловимо поменялось. Светильники вновь горели, и вокруг них бились в воздухе и трещали крыльями ночные насекомые — занавеси на окнах откинули, чтобы проветрить, и мотыльков налетело много. Правда, запах никуда пока не делся, хотя и ослаб — но он уже не казался таким тревожным. Но главное — напряжение, между писцом и светлоглазой маджайкой исчезло. Жрец тоже казался довольным. Хори запоздало подумал, что поторопился и не оставил ни одних надежных ушей. Теперь он многое дал бы, чтобы узнать — какой разговор здесь случился в те недолгие минуты, что его не было. А то, что разговор был — он не сомневался. Сидящие в комнате видели всё происходившее у мазанки маджаев и, очевидно, поняли, что тревога оказалась ложной и ничего страшного не произошло. Но, в отличие от Хори и Нехти (ну, и Иштека-Богомола), им не надо было строить солдат и наводить порядок, так что у них было время поговорить. Был, был разговор! Причем, кажется, он порадовал всех в нём участвовавших. Даже старый вздорный жрец, так же, как и Хори, не совсем понявший причины противостояния маджайки и соглядатая (а уже понятно, что в первую очередь Минмесу был именно глазами и ушами, правда, понять бы ещё — чьими) напоминал кота, которому удалось утащить из кухни тушку гуся. О, как же хотелось узнать, о чём тут говорили! Та же мысль, по-видимому, посетила и Нехти, вошедшего сразу следом за командиром и внимательно оглядевшего всю компанию. Только он не стал идти окольными путями и в лоб спросил:

— Судя по лицам, тут уже обсудили что-то значимое. Хотелось бы мне знать — о чём здесь говорилось. Просто чтобы не возвращаться к этому. Все выглядят так, будто сказанное возрадовало сердца всех. Мы тоже хотели бы порадоваться и увеселиться.

Минмесу чуть дрогнул лицом — не понравилось. Только вот что — вопрос или то, кто и как его задал? Он посмотрел на молодого офицера, словно спрашивая — отвечать или нет? Юноша для важности выдержал паузу, затем слегка поклонился в сторону маджайки, стараясь выглядеть бесстрастным, и сказал:

— Я должен принести тебе извинения, достойная госпожа, ибо и шум этот, и тревога наша вызвана всего лишь недостойным поведением недостойных солдат. Они пытались пробраться к твоим спутницам. Те, впрочем, себя не дали в обиду, но это не умаляет ни моей вины, ни прегрешений дерзких тех. Они, впрочем, будут достойно наказаны, и ты, и спутницы твои увидят это своими глазами.

Видно было, что старшая маджайка старается выглядеть серьезной, но ещё видно было, что в глазах её мечутся демонята веселья. То ли она не придавала этой глупой истории значения, то ли не сомневалась в способности своих спутниц постоять за себя... А может, она над ним смеётся? Не давая себе вспыхнуть и разозлиться, Хори вновь обратил свой взор к писцу:

— Теперь, когда приличия соблюдены как должно, я тоже хотел бы спросить тебя, достопочтенный господин, как и мой десятник. Нет ли того, что стоило бы услышать и нам? Я ясно вижу мир и покой там, где совсем недавно были неприятие и тревога. Меня радует это, но я хотел бы понимать причины и первого, и второго.

— Возможно, госпожа начнет? Недоверие выразила она, верно, стоит объяснить его причины...

Старшая пяти кланов кивнула, соглашаясь. Скорее даже, не кивнула, а медленно опустила веки:

— Тогда я просто продолжу свой рассказ, — сказала она, — с того места, где остановилась. С купца. Ибо из рассказа этого станет понятна причина моей осторожности, и в первую очередь — в отношении достопочтенного господина. А далее он расскажет свою историю, из которой будет понятно, почему эта осторожность ушла.

И от военных вождей кланов, и от колдунов и чародеев, и главное — от старших родов дошли вести о вопросах купца. Он не понял поначалу, что женщины у нас имеют другие права и другую власть, не так, как у вас в сырых нижних землях. Поэтому и не сообразил сначала, что круг старших пяти кланов обеспокоился и начал приглядывать за ним. Вопросы о Лишённых души и сами запретны, но когда он стал пытаться разузнать с помощью лести, подарков и вина о том, каким колдовством можно обуздать Потерявшего душу...

Великая мать прокляла всё, связанное с поеданием людей и с сотворением злого колдовства по отъёму души у живого. А лишь отняв душу, можно сделать живого потерявшимся. Были раньше на равнинах колдуны, что умели делать такое, и потом могли управлять бездушными тварями. Но бездушного надо кормить, ибо он вечно голоден. А самое желанное для него — человеческая плоть. И трудно даже сильнейшим колдунам, умеющим обращаться в зверей, держать их в узде, чтоб он не набросился на своего хозяина или других людей. Если он убьёт кого-нибудь из живых, то тот восстанет и после смерти не обретет загробного покоя, а сам станет бездушным. Но даже если уже созданный Потерявшийся не съест или убьёт, а только ранит — укусит или просто поцарапает — другого человека, то тот всё равно сам неизбежно станет таким же. И не удержать будет уже этого проклятья, если не перебить их всех, бездушных тех. А убить их тяжело — они не боятся стрел и копий. Даже пробитый насквозь тяжелым копьем марьяну, Проклятый будет убивать и пожирать. Лишь раздробив или отделив голову можно убить Проклятого. И ещё одно — если Потерявший Душу вкусит плоти человека — он становится сильней и быстрей. И поднявшему из загробия колдуну всё трудней усмирять его.

Узнав, что его так интересует, Круг Старших не мешкал. И купец, и караван перестали для нас существовать. Нет, никто и пальцем их не тронул. Их не замечали. С ними не говорили. У них ничего не покупали и им ничего не продавали. И им отказали в воде и крове. Купец всё понял правильно и исчез на следующий день. Ему вернули все дары и дали воды на дорогу. Его путь до ближайшего колодца проследили, и предупредили соседние кланы. Везде его ждало молчание и неприятие. Другой бы понял всё и смирился. Но этот купец был не таков, нет, не таков! Уж не знаю,