Магритт - Павел Шушканов

Юшэнг усмехнулся.

– Единственный человек, на которого работал Марсель Моно – это сам Марсель Моно. К большому вашему счастью, вы знали его не слишком хорошо. Вам даже сейчас кажется, что вы идете по следу из хлебных крошек, который оставил вам Моно, чтобы раскрыть загадку его смерти. Хочу разочаровать – это дорога прямиком в капкан. Вы помните, от чего бесконечно бежал Моно? От самой смерти. Ничто так не пугало его, как мысль о том, что его жизнь однажды прекратится. И потому он ходил по самому краю, заглядывал смерти прямо в глаза, хотел подружиться с ней, а потом провести ее, как он проделывал это со всеми нами.

– Похоже, что мы говорим о разных людях.

– Это вы так считаете. Я знал только одного Марселя Моно, именно того, который играл со смертью в Го, зная, что проигрыша не будет, пока не закончится игра. Вы действительно хотите знать, зачем ему нужны были эти несчастные – Стеблов, Конев, ваша лань? Я скажу вам и для этого даже не нужно меня пытать.

***

Он любил белые костюмы. Он любил, как на них выглядят капли крови – своей или чужой, не так уж важно. И ему доставляло особое удовольствие с жадностью сбрасывать их с себя как сухую змеиную кожу и облачаться в новые. В белом костюме он был и в тот день, когда я заговорил с ним у фонтана в парке Юэсю в Гуанчжоу. Я знал, что он следил за мной и пару раз дал возможность застать меня врасплох, но Моно не пытался напасть. Напротив, он был осторожен и вежлив. Он дал понять, что знает о ловушке, но не стремится в нее угодить.

– Что вам нужно? – спросил я.

Моно ответил не сразу. Его костюм ослепительно сиял на солнце, а блики в глубине электронных линз погасли. Он не сканировал меня и не вел записи. И знал, что я это тоже замечу.

– Мне нужны ресурсы и деньги. Такие, которых мне не достать, но которые есть у концерна «JB». Я говорю о вещах, которые могут вас заинтересовать, иначе не пытался бы связаться с вами.

Я внимательно слушал и не задавал вопросы. Ищущий со мной встречи вопросов не задает. Он убеждает меня как можно быстрее и подбирая каждое слово не отправлять его к концу дня в холодные подвалы лабораторного центра. Но похоже было, что Моно знает об этом и по каким-то своим причинам не спешит.

– Вы даос, господин Лу? – спросил он.

– Мой отец был хань и воспитывал меня в духе строгого конфуцианства. Моя мать была японкой и буддисткой, но с ней я впитал не чуждый этой стране синтоизм – нечто подобное есть и в Поднебесной. И я одинаково верю в необходимость исправления кривого, как и в проказного духа моих ключей от машины, постоянно прячущего их в новые места. Но к чему такие вопросы?

– К тому, чтобы вы понимали – я знаю с кем беседую и чем рискую. Откровенный ответ от Юшэнга Лу – гарантированный билет в могилу.

– Ну, допустим, – согласился я. – Но это означает только одно. Есть что-то, что пугает вас куда больше, чем я.

– И это забвение. Понимание того, что время быстротечно и каждый миг, меняющий мое тело неумолимо приближает меня к одному исходу – пламени печи в крематории. Я вижу вашу улыбку и понимаю, что вы считаете меня в этот миг наивным дураком. Каждый человек с того момента как он поднял палку с земли и придумал первых богов боится смерти и тут нет ничего уникального. Этот страх был и раньше – он куда древнее человечества. Как что я выгляжу в ваших глазах чудаком, который жалуется на очевидные и неизбежные вещи. Но я не стал бы искать вас, если бы у меня не было решения этой проблемы. Знаю, что вы уже навели обо мне справки и знаете, что к сумасшедшим я не отношусь никак. Поэтому прошу еще несколько минут.

Я кивнул, пораженный его наглостью и самоуверенностью.

– Говорят, что наша самая странная привычка – никогда не покидать землю, на которой родился. Говорят, что и вы, господин Лу, выезжаете за пределы Джун Го только по очень исключительным случаям. Но, как говорят в Элосы – в семье не без урода.

Я засмеялся.

– Забавная поговорка, которой я не слышал. Я даже прощу вам, если вы имели в виду меня.

– Я имел в виду только себя, господин Лу. Вновь и вновь отправляться в темные земли Европы, объятый войной Джонгдонг[29], где вечно царит середина зимы – часть моей жизни. Сказал бы я, что это дао, будь у дао хоть какое-то определение, но скорее это мое бегство от дао. Впрочем, вы с вами не философы. Я – испуганный смертью романтик, родившийся не в свой век, вы – солдат на службе науки и денег. А Вернер Клаус – молодой ученый из Германии, который вряд ли когда-нибудь станет знаменит или доживет хотя бы до тридцати пяти. Я познакомился с ним случайно. Хотелось увидеть страну, давшую нам экутеры и крикеры и там в центре Берлина я заметил его в унылом и бессмысленном пикете среди других людей в растянутых свитерах и потертых куртках, в черных масках, державших плакаты на незнакомом мне языке. Я не знал, что они требовали и почему их не разогнали. Но среди мусорных площадей в тени Арки они выглядели очень гармонично и трагично. Я сфотографировал их. Один подошел близко и закрыл мою камеру рукой. Он был безоружен, и я предложил ему пива. В одном из еще уцелевших баров – не слишком безопасных, но поражающих своей мрачной дикостью и скрытой энергией хаоса, он рассказал, что ученый, хотя уже два года как на улице после массовых увольнений. Я рассказал, что путешественник и скоро возвращаюсь в Джун Го. Но он был не слишком впечатлен. Они там в своих диких краях знают о нас куда меньше, чем мы о них. Я попросил экскурсию за деньги, и он согласился, оставив своих друзей торчать под моросящим дождем. А потом мы пили шнапс, и я спрашивал его о работе. Слишком много времени его никто не спрашивал о науке и не поил шнапсом. То, чем он поделился было достойно других ушей – ваших ушей. Но говорил он это мне. О том, как его отдел работал над экутерами