журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

И все же был один момент. Его объективная наука выделяет, как оппортунистический. Хотя враги кричат, что момент растянулся на десять лет, что его инициатором был сам товарищ Анастас, это, конечно, злобная клевета.

Всего на какой-то ничтожный момент удалось двурушникам, щелкоперам, демагогам обмануть доверчивый, но мудрый народ. Его завлекли красивыми мифами о демократии, свободном рынке и правах человека, словно мы сами не озабочены тем же самым и не мечтаем дать все это народу, как только сложатся в мире соответствующие условия.

Это был момент всеобщего разброда и идейных шараханий, экономика страны разваливалась на глазах.

А начиналось как будто с малого. Так, например, когда народ собирался на какое-нибудь собрание, и на трибуну выходил докладчик, то кто-нибудь из зала бросал реплику: „Послушайте, братцы, а может, сразу перейдем к прениям? Может, ну его на фиг, этот доклад? А заодно и докладчика!"

И не протестовали оболваненные демагогами люди, а думали: „Может, и впрямь попробовать? Разнообразие..."

А нет бы пресечь происк: „Как это без доклада?! Испокон веков было с докладом, а теперь враз отказаться от завоеваний, мыслимое ли дело?! Бей гада, братцы!"

Дальше — больше. Домитинговались до того, что краеугольное стали подвергать сомнению, а потом и осмеянию! Мол, революция ничего, кроме страданий, не принесла, мол, идеалы, возможно, и хороши, да только не имеют никакого отношения к реальности.

Ужас!

Мол, в результате бессовестной эксплуатации энтузиазма и бескорыстия выведена порода людей, испытывающих отвращение к труду.

Ужас! ;

Мол, наш великий товарищ Анастас — никакой не гений, а просто уголовник, по которому плачет веревка.

Просто ужас и все!

Хорошо, что перечень гнусных измышлений, рожденных в тот исторический момент, давным-давно изъят из программы политзанятий. Ни к чему новым поколениям знать про эту дикость и грязь.

И я его скоро забуду. Как уже многое забыл, вредное и непоощряемое. Вот иногда силюсь что-нибудь вспомнить ради спортивного интереса, тужусь и — никак. Ищу в памяти картины детства, юности — безуспешно. Очевидно, моя доприютская жизнь была настолько серой и безрадостной, что сегодняшние будни ее легко затмевают. Однако нет-нет, да и всплывают перед мысленным взором разрозненные, полуабстрактные фрагменты — лица мамы, жены, сына Вальки...

Нет худа без добра. Неприятный момент истории еще больше закалил великий народ. Укрепил его идейно и нравственно. Так что враги лишились последних своих надежд. На все времена.

Народ так прямо и сказал своему вождю.

— Я, конечно, дерьмо. Но ты меня прости, любимый, и веди дальше по предначертанному пути! И дави без всякой жалости этих бандитов и убийц, этих империалистических пигмеев и прочих вечно сомневающихся извергов рода человеческого!

И вождь великодушно простил свой любимый народ, и повел его в единственно верную сторону.

Вдруг ловлю себя на демагогической мысли: „А сколько же это лет нашему товарищу Анастасу? Да ведь он, пожалуй, раза в два старше меня! И не в приюте...“

Но я сам же себе даю решительный отпор: „Разве можно мерить такого гиганта обыденной меркой? Пусть ему триста лет, пусть даже пятьсот — его мудрость все увеличивается и увеличивается! Представляешь, сколько мудрости уже скопилось в его мозгах? Понимаешь ли ты, скотина, что при такой мудрости плевое дело победить какую-то паршивую старость!"

6

„Пока что объективные исторические законы торжествуют лишь в нашей отдельно взятой стране...“ — слышу доносящийся с какого-то далекого берега голос товарища Нюры, сверяю, таким образом, темп собственных мыслей и испытываю чувство глубокого удовлетворения.

„Молодец!" — хвалю сам себя, поскольку воспитательница, во-первых, не знает о моих успехах, а во-вторых, в качестве поощрения от нее можно получить только подзатыльник.

Делаю глубокий вздох и вновь отправляюсь в самостоятельное плавание по реке идейной зрелости и политической благонадежности.

...Товарищ Анастас сломал хребет бешеному демагогическому зверю и повел страну дальше. Преступников и отступников судил сам народ, и даже призывы товарища Анастаса к гуманизму не всегда бывали услышанными пылающей праведным гневом массой.

Главных оппортунистов расстреляли публично. Потом перевешали их ближайших подручных. А потом еще долго народные толпы вылавливали и растерзывали мелких приспешников и подпевал, еще долго народные мстители резали в подъездах и подворотнях подозрительных.

А что же в этот бурный момент истории делал остальной мир? А остальной мир не посмел прийти на помощь своим верным агентам, он выжидал и наблюдал, чья возьмет. И когда окончательно убедился, что взяла наша, содрогнулся от ужаса перед величием всепобеждающей идеи и окончательно отвернулся от нас.

А мы отбросили последнее заблуждение, будто основа мирового сообщества — наш потенциальный союзник. Мировое сообщество, как мы окончательно и бесповоротно поняли, настолько прогнило, погрязло в эгоизме и стяжательстве, что излечить его терапевтическими методами совершенно невозможно, и требуется решительная хирургия.

Об окончательном разрыве с нашими идеалистическими заблуждениями на весь мир заявил в новогоднем телеобращении сам товарищ Анастас. И обращение это, вне всякого сомнения, нашло самый горячий отклик в сердцах.

„Ну, спасибо, господа, — помнится, думал в те дни я, уже зрелый человек, и наверняка вместе со мной так думали миллионы моих сограждан, слушая в программе новостей изложение речи президента какой-то зажравшейся не то Худуюдундии, не то Верхней Сублимации, — мы, значит, ради всемирного счастья пупы рвем, животы кладем, в крапивных портках щеголяем, а вы наживаетесь, веселитесь и нас же, первопроходцев, радетелей всеобщих, обзываете „страной дураков" и не хочете ничем делиться по-хорошему... И вы думаете, что мы будем на это спокойно смотреть, будем терпеть это издевательство и дальше?"

Так думал я, слушая зарубежное злопыхательство, правда, в изложении, а потом в числе самых первых побежал записываться в стихийно организовавшийся Народный Фронт Содействия Министерству обороны, куда вскоре записался весь наш дружный народ, в том числе старики и грудные дети.

Целые города в те памятные дни с песнями и здравицами в адрес верховного главнокомандующего товарища Анастаса переходили на казарменное положение, сдавая все свое имущество, все вещи и ценности в фонд спасения идеалов. В каждом населенном пункте дни и ночи напролет действовали штабы по формированию приютов, которые неустанно сортировали толпы волонтеров по возрасту, полу, социальному происхождению.

Сверху спустилась директива: „Закончить формирование приютов к годовщине революции!" И тотчас потянулись во встречном направлении рапорты о досрочном выполнении данной директивы, об ожидании новых директив.

Так это было. Страна в очередной раз продемонстрировала миру свою исключительность, и мир опять содрогнулся.

Толпы дипломатов запоздало кинулись к нам, надеясь оттянуть, смягчить, совсем отвратить справедливое возмездие. Но мы уже были неумолимы.